Лири интерперсональный диагноз (Leary Interpersonal Diagnosis) — опросник личностный. Разработан Т. Лири в 1957 г. и направлен на диагностику межличностных отношений и свойств личности, существенных при взаимодействии с другими людьми. Задача испытуемого при работе с опросником состоит в соотнесении каждой из 128 лаконичных характеристик с оценкой своего "Я".

Каждая из эпитетов-характеристик имеет порядковый номер. Характеристики могут размещаться на карточках с последующей сортировкой, либо в тестовой тетради с фиксацией ответа ("да" либо "нет") на отдельном бланке. Примеры характеристик:

Итак, какой Вы человек?

1. Умеет нравиться.

2. Производит впечатление на других.

3. Умеет распоряжаться, приказывать.

.........................................................

127. Заботится о других в ущерб себе.

128. Портит людей чрезмерной добротой.

Для проведения обследования обычно требуется не более 10—15 мин. Согласно "ключу" определяются первичные оценки по 16-ти характеристикам, формирующим 8 октантов, так называемых дискограммы, отражающим тот или иной вариант межличностных отношений: 1.

Властный — лидирующий; 2. Независимый — доминирующий; 3. Прямолинейный — агрессивный; 4. Недоверчивый — скептический; 5. Покорный — застенчивый; 6. Зависимый — послушный; 7. Сотрудничающий — конвенциальный; 8. Ответственный — великодушный.

Количественные показатели (баллы, соответственно числу совпадений с "ключем") откладываются на соответствующей номеру октанта координате, каждая из которых размечена дугами. Расстояние между дугами кратно четырем 0, 4, 8, 12, 16. На уровнях, соответствующих полученным баллам, в каждом октанте проводится дуга. Отделенная внутренняя часть октанта заштриховывается.

Полученные профильные оценки наглядно показывают преобладающий стиль межличностных отношений. Характеристики, не выходящие за уровень 8 баллов, соответствуют "гармоническим личностям". Более высокие показатели соответствуют акцентуации определенных поведенческих стереотипов. Оценки, достигающие уровня 14—16 баллов, свидетельствуют о трудности социальной адаптации.

Низкие показатели по всем октантам (0—3 балла) могут быть результатом скрытности или не откровенности испытуемого. Если в дискограмме отсутствуют октанты, закрашенные выше уровня 4 баллов, данные обследования считаются сомнительными. Предполагается, что испытуемые не проявили необходимой откровенности. Первые четыре типа межличностного поведения, соответствующие 1—4 октантам характеризуются преобладанием не конформных тенденций и склонностью к конфликтным проявлениям (3 и 4); большой независимостью мнений, упорством, тенденцией к лидерству (1 и 2).

Другие четыре октанта (5—8) представляют противоположную картину. У лиц с высокими показателями преобладают конформистские установки, покладистость (7 и 8), неуверенность, склонность к компромиссам (5 и 6).

>Интерпретация данных должна опираться главным образом не на абсолютные величины приведенных показателей, а на совокупность их взаимоотношений. Дополнительно к анализу дискограммы могут быть рассчитаны "фактор доминантности" (V) и "фактор доброжелательности" (G) согласно приведенным ниже формулам:

V= I-V+0.7(II+III-VI-IV)

G= VII-III + 0.7(VIII+VI-IV-II)

При разработке методики автор исходил из концепции Г. Салливана (1953). Теоретический подход Г. Салливана к пониманию личности исходит из определяющего значения оценок и мнений значимых для данного индивида окружающих, под влиянием которых и происходит его персонификация, т. е. формирование личности.

В процессе взаимодействия с окружением личность проявляется стилем межличностного поведения. Реализуя потребность в общении и в осуществлении своих желаний, человек сообразует свое поведение с оценками значимых других на уровне осознанного самоконтроля, а также неосознанной символической идентификации. Основываясь на том, что личность проявляется в поведении в процессе взаимодействия с окружающими, Т.

Лири систематизировал эмпирические наблюдения в виде восьми общих или 16-ти более конкретизированных вариантов межличностного взаимодействия. Соответственно классификации вариантов межличностного поведения был разработан опросник, задуманный как средство клинической диагностики.

Конструирование опросника происходило на основе сопоставления контрастных, как бы заостренных моделей стиля межличностного поведения. Т. Лири выделяет пять уровней исследования интерперсонального поведения личности. Особенно значимыми, с его точки зрения, являются 1, 2 и 5. "Уровень 1" содержит наблюдаемое поведение людей, т. е. поведение, диагностируемое на основании оценок других людей. "Уровень 2" связан с оценкой собственного поведения, или же оценкой близких людей — отца, матери, супруга и т. д. "Уровень 5" отражает моральный профиль индивида, его идеальное "Я".

Соответственно этим уровням можно видоизменять инструкцию и оценивать соответственно себя, других, моделировать собственный идеал. Л. и. д. проходил проверку на конструктную валидность путем сопоставления с данными обследования по MMPI. Была установлена достоверная связь между типами интерперсонального поведения, выделенными Т. Лири, и некоторыми клинически определенными состояниями, проявляющимися аналогичными поведенческими характеристиками, отраженными и в профилях MMPI. Имеются данные о наличии связи факторов Л. и. д. с некоторыми показателями "

;Шестнадцатифакторного личностного опросника" Р. Кеттела.

Исследование факторной валидности показало, что исследуемые Л. и. д. показатели связаны с двумя биполярными факторами: "доминантность — подчиненность" и "дружественность — враждебность". Это привело к заключению о зависимости стилей интерперсонального поведения от указанных факторов. Комбинация этих факторов в наибольшей степени определяет вид дискограммы, разделенной на квадранты вертикальным вектором (доминантность — подчиненность) и горизонтальным вектором (дружественность — враждебность). Надежность ретестовая (интервал ретеста — 10 дней) колеблется по отдельным показателям от 0,63 до 0,81. Коэффициенты внутренней согласованности для факторов, полученных в ходе исследования при установке испытуемому дать оценку собственного "Я", принимают значения от 0,35 до 0,72, а в случае моделирования идеала "Я" — от 0,16 до 0,66.

Л. и. д. получил широкое распространение, переведен на многие языки. В 1990 г. вышло руководство к русскоязычной версии Л. и. д. (Л. Н.

Собчик). В ходе подготовки этой версии был накоплен не только значительный опыт применения методики, но и существенно переосмыслена теоретическая концепция.

Феноменология метода была рассмотрена с позиций индивидуально-типологического подхода. Опираясь на положение С. Л. Рубинштейна о роли врожденных индивидуальных свойств, опосредующих усваиваемый социальный опыт и единство социальных и биологических факторов в формировании личности, Л. Н. Собчик (1972, 1974) предлагает рассматривать типологию устойчивых личностных свойств как ведущих тенденций, связанных с эмоционально-динамическими паттернами, уходящими корнями в тип высшей нервной деятельности, и индивидуально-личностными свойствами, придающими специфику стилю переживаний, межличностного поведения, мотивации. Методика получила широкое применение в сфере изучения отношений больных к стилю психотерапевтического воздействия врача (Л. И. Вассерман, В. В. Богаров, В. А. Ташлыков, 1985); при исследовании взаимоотношений в производственных и студенческих группах (М. С. Малешкина, 1986).

Л. Ф. Бурлачук

Раздел 6. Методы и психодиагностика в клинической психологии

ЛИППС (Lipps) Теодор (1851—1914) — немецкий философ, психолог, эстетик, наряду с В. Вундтом и Г. Эббингаузом считается основателем немецкой психологии. Занимал должность приват-доцента, затем профессора в Боннском ун-те, с 1890 г. — в Бреслау, в 1894 г. — в

Мюнхене, где основал Мюнхенский психологический ин-т. Придерживался принципа психофизического параллелизма. Основой психологического эксперимента считал "созерцание" собственной духовной жизни. Выдвинул теорию эмпатии как особого психического акта, при котором субъект, воспринимая предмет, проецирует на него свое эмоциональное состояние, испытывая при этом позитивные или негативные эстетические переживания.

Они не пробуждаются художественным творением, а привносятся в него. При восприятии неодушевленных форм (например, архитектурных построек) появляется ощущение, что они полны внутренней жизни. Этим объясняются геометрические иллюзии (например, вертикальная линия воспринимается более длинной, чем в действительности, поскольку наблюдатель чувствует себя как бы вытягивающимся вверх). Данные о вчувствовании субъекта в линейные и пространственные формы, как и концепция эмпатии, используются в психологии искусства. Основные труды: "Grundtatsachen des Seelenlebens", Bonn, 1883; "Die ethischen Grundfragen", Hamb., 1899; "Psychologie und Logik", Münch., 1905; "Philosophie und Wirklichkeit", Hdlb., 1908; "Psychologische Untersuchungen", Bd. 1—2, Lpz., 1907—1912. В рус пер.: "Самосознание", СПб., 1903; "Основные вопросы этики", СПб., 1905; "Руководство к психологии", СПб., 1907.

И.М.

Кондаков, М.Г. Ярошевский

ЛИОТАР (Lyotard) Жан-Франсуа (р. в 1924) — французский философ, теоретик "нерепрезентативной эстетики", создатель концепции "нарратологии", обосновывающей ситуацию постмодернизма в философии. С 1959 преподавал философию в университетах Парижа (Нантер, Сорбонна), с 1972 по 1987 — профессор университета Сент-Дени, соучредитель (вместе с Деррида) Международного философского колледжа.

На его творчество заметно повлияло неокантианство, философия жизни, экзистенциализм, аналитическая традиция и "философия власти" Фуко. Основные сочинения: "Феноменология" (1954), "Отклонение исходя из Маркса и Фрейда" (1968), "Либидинальная экономия" (1974), "Состояние постмодерна" (1979), "Спор" (1983), "Склеп интеллигенции" (1984) и др. Отражая в одной из своих ранних работ ("Феноменология") главные тенденции этого философского течения в 1950-х, Л. зафиксировал перемещение интересов его представителей от математики к наукам о человеке, от полемики против историцизма к поискам возможных компромиссов с марксизмом.

Так, классическая установка феноменологов — сделать "я воспринимаю" основанием "я мыслю" (здесь cogito являет собой аналог "я оцениваю" предикативного высказывания) — была ориентирована на фундацию предикативной деятельности деятельностью "до-предикативной". Но поскольку реальным измерением данной процедуры выступало описание в дискурсе предшествующего дискурсу, постольку "до-предикативное" не могло быть восстановлено таким, каким оно существовало до того, как было озвучено и эксплицировано.

По мысли Л., отношение "я воспринимаю" к миру видимому суть то, что именуется у Гуссерля "жизненным миром": "ввиду того, что этот исходный жизненный мир является до-предикативным, любое предсказание, любой дискурс, конечно же, его подразумевают, но им его и недостает, и о нем, собственно говоря, нечего сказать. [...] Гуссерлианское описание [...] есть борьба языка против него самого для достижения изначального. [...] В этой борьбе поражение философа, логоса, не вызывает сомнений, поскольку изначальное, будучи описанным, не является более изначальным как описанным". При этом резюмируя споры о природе "вечных истин", осуществляемые в рамках феноменологической парадигмы, Л. отмечал: "... не существует абсолютной истины, этого постулата, объединяющего догматизм и скептицизм; истина определяется в процессе становления как ревизия, коррекция и преодоление самой себя, и этот диалектический процесс всегда протекает в лоне живого настоящего". Факт истинности по сути становится уделом истории. Собственную концепцию "нерепрезентативной эстетики" Л. посвятил преодолению моделей репрезентации, утвердившихся в искусствоведении после эстетической системы Гегеля. "Событие" (см. Событие, Событийность), по Л., в принципе неопределимо и "несхватываемо": любое изображение всего только указывает на принципиально непредставимое. При этом, согласно Л., "событийность" (не могущая быть подведена под какое-либо универсальное правило) имманентно содержится в любом высказывании: "распря", "несогласие" в этом контексте очевидно приоритетны перед "согласием". Тем самым Л. стремился разрешить наиблагороднейшую задачу: "спасти честь мышления после

Освенцима". По его мнению, трагедия тоталитаризма в Европе неразрывно связана с самой сутью европейского мышления, ориентированного на поиск безальтернативной истины.

Такие притязания, по Л., в первую очередь характерны идеологиям модернистского типа или "метанаррациям". Ход рассуждений Л. в данном контексте был таким.

Ницше диагностировал приход нового нигилизма, подразумевающего в данном конкретном случае следующее: революционеры воображают, будто бы их оппозиция существующему социальному порядку фундирована

истиной. Данная истина, выступающая в облике "революционной теории", постулирует, что современный способ производства и обусловленная им надстройка обречены вследствие имманентного противоречия, что будущее наличного настоящего идет к катастрофе (всемирная война, планетарное утверждение фашизма). Избежать этого можно якобы только в том случае, если человечество сумеет посредством радикально-силового решения найти путь к иному способу производства. И тут революционер, по мысли Л. (

"Либидинальная экономия"), осознает следующее. Он полагал себя вещающим от имени истины и выражающим нравственный идеал. Революционные ожидания не сбылись.

Как следствие — крах революционных ценностей, определяемых ныне как ценности религиозные (поиск спасения людей путем отмщения всем виновным) и клерикальные (просвещенный интеллектуал выступает ныне в ипостаси доброго пастыря масс). Социализм, по Л., оказывается несомненно менее революционен нежели капиталистическая реальность, причинами тому — религиозность социализма и — напротив — циничность вкупе с абсолютным неверием мира капитала. Таким образом, согласно Л., истина революционной теории — не более чем идеал, она являет собой лишь выражение желания истины. "Революционная истина" обусловлена той же верой в истину, что и религия.

Согласно Л., капитализм нет надобности упрекать в цинизме и безверии: поскольку капитализм ликвидирует все, что человечество почитало святым, постольку эту тенденцию нужно сделать "еще более ликвидирующей". Согласно Л., "конец истории" в этом контексте необходимо понимать как выход человечества из исторического времени с целью очутиться во "времени мифов". Потому философия и должна снять былую маску критики, которую она носила при господстве единственной истины (например, монотеизма), ей теперь пригодится маска политеистического типа. Л. пишет ("Либидинальная экономия"): "Значит, после этого вы отвергаете спинозистскую или ницшеанскую этику, разделяющую движения, обладающие большим бытием, и движения, обладающие меньшим бытием, действие и противодействие? — Да, мы опасаемся, что под покровом этих дихотомий вновь возникнет целая мораль и целая политика, их мудрецы, их борцы, их суды и их тюрьмы. [...] Мы говорим не как освободители желания". Согласно Л., мир не может пониматься иначе как в конечном счете выдуманное повествование. В лоне истории, исторического времени мир являл собой истину, открытую единственному логосу. Пришло время совершить обратный переход: в этом главный смысл идеи Л. о "закате метанарраций" (см.

Закат метанарраций). Как же возможен скачок от logos к muthos? Только демонстрацией того, что сам логос был мифом. Философия жестко разделяла дискурс теоретический и нарративный: в первом содержится утверждение того, что есть всегда и везде. Во втором все сомневаются, он гласит: "некогда...".

Всеобщее и особенное противоположены. Это необходимо преодолеть. Л. пишет: "теории сами представляют собой повествования, только в скрытом виде, и не следует позволять вводить себя в заблуждение их претензией на всевременность". Л. фундирует данный тезис "логикой случая" древнегреческих софистов. Указанная логика сводила всеобщую логику к логике частной, частную логику к логике отдельного события; тем не менее она не становилась в итоге ни более истинной истиной, ни более универсальной логикой.

Придание любому дискурсу статуса нарративного отказывает абсолютному дискурсу в праве на существование: "...фактически мы всегда находимся под влиянием какого-либо повествования, нам уже всегда что-то сказано, и о нас всегда уже что-то сказано". Нарративное повествование никогда не ссылается на стерильный факт, на безмолвное событие, его основа — история, грохот многочисленных слов; оно никогда не заканчивается: повествующий обращается к слушателю, который сам некогда станет повествующим, само же повествование обратится в пересказываемое.

Не более и не менее этого. В работе "Состояние постмодерна" Л. выявляет доминирующую роль в европейской культуре тенденций формализации знания. Основной формой "употребления" знания являются "нарративы" — повествовательные структуры, характеризующие определенный тип дискурса в различные исторические периоды. Л. выделяет "легитимирующие" макронарративы, цель которых — обосновать господство существующего политического строя, законов, моральных норм, присущего им образа мышления и структуры социальных институтов.

Наряду с макронаррациями существуют также и "языческие" микронарративы, которые обеспечивают целостность обыденной жизни в ее повседневном опыте на уровне отдельных первичных коллективов (например, семьи), и не претендуют на позиции власти. Сам дискурс, по Л., является метанаррацией и создает "социальную мифологию", которая поддерживает функционирование всех механизмов управления. Специфика же нашего времени как "послесовременного" ("постмодерна") заключается, согласно Л., в утрате макронарративами своей легитимирующей силы после катастрофических событий 20 в. Постоянная смена идеологий подтверждает, что вера в господство разума, правовую свободу и социальный прогресс подорвана. Кризис ценностей и идеалов Просвещения, синтезированных в спекулятивной философии Гегеля, означает, с точки зрения Л., отход от тотальности всеобщего и возврат к самоценности индивидуального опыта на микроуровне. "Проект современности", таким образом, ориентирован на автономию морального закона и с необходимостью обращается к метафизике Канта.

>Право на индивидуальный выбор в своей реализации приводит к практике сосуществования множества различных языков, гетерогенных "языковых игр", полное тождество которых невозможно ввиду различия их целей ("денотативные", означивающие игры) и стратегий ("прескриптивные", действующие языковые игры). Задачей социальной политики становится не насильственная унификация множественности в единое "коллективное тело" социума и даже не поиск универсального языка для возможности диалога между ними, но сохранение именно этой разнородности, поддержка практики различных "языковых игр". (Тем не менее Л. составил, видимо, первый список языковых

монстров 20 в.: "рабочий-стахановец, руководитель пролетарского предприятия, красный маршал, ядерная бомба левых, полицейский — член профсоюза, коммунистический трудовой лагерь, социалистический реализм".) В работах 1980-х Л. приступает к конкретному рассмотрению терминологии языка власти, отталкиваясь от структуралистской модели соотношения "синхронии" и "диахронии". С точки зрения практического использования языка в качестве инструмента власти, существуют различные методы обработки языкового материала: начиная с минимальных нарративных единиц — слов, из которых строятся предложения, и заканчивая специальными типами дискурса, подчиненными конкретной цели. Так появляются "режимы" предложений и "жанры" дискурса как методологические процедуры и "правила пользования" языком, посредством которых власть манипулирует им, присваивая себе его содержание различными способами словоупотребления. Несмотря на зависимость таких правил от контекста истории, "проигравшим" всегда неизбежно оказывается референт, потребитель, подчиненный.

В сфере коммуникации власть реализуется как технология удержания выгодного для нее "баланса сил": производимый посредством риторики дискурс власти захватывает позицию "центра" в коммуникативной среде и стремится подчинить себе все остальные дискурсивные практики, не допуская их смешения в распределении полномочий и ускользания из-под контроля в сферу "языковых игр". Современная ситуация представлена Л. как онтологическая экстраполяция "языковой игры", в которой преобладание "проскрипции" приводит к подавляющему доминированию экономического дискурса. Оппозиция по отношению к этой ситуации выражает радикализм Л. в его стремлении довести "разоблачение" практики центрирования власти до утопического предела ее полного исчерпания. В результате, наделяя только один дискурс всеми властными полномочиями и придавая ему статус господствующего, Л. тем самым продолжает традиционную линию метафизики. (См. также Закат метанарраций, Метанаррация, Нарратив, Постмодернистская чувствительность, Modern.)

А.А. Грицанов

ЛИНТОН (Linton) Ральф (1893-1953) - американский антрополог, один из лидеров американской культурной антропологии второй четверти 20 в. Основная работа Л. - "Изучение человека" (1936) - была попыткой достичь синтеза антропологии, психологии и социологии в рамках единой дисциплины, изучающей человеческое поведение во всей его полноте.

В этой работе культура понималась как совокупность форм поведения, общих для большинства членов общества и усваиваемых ими в процессе обучения. Культура разделялась на "внешнюю" (доступные наблюдению поведенческие аспекты культуры) и "скрытую" (установки, эмоции, ценности и т.д., лежащие в основе культурного поведения). Для анализа социальных явлений и процессов Л. разработал концепцию статусов и ролей, оказавшую большое влияние на структурно-функциональную социологию и этнологию в США.

Статус (или позиция) понимался Л. как структурная единица и определялся как место индивида в социальной структуре, характеризующееся совокупностью определенных прав и обязанностей; статус может быть предписан индивиду от рождения (например, в кастовой системе) или достигаться усилиями самого индивида. Роль определялась Л. как "динамический аспект статуса": "Индивиду социально предписан определенный статус, и он занимает его по отношению к другим статусам. Когда он принимает права и обязанности, конституирующие статус, и приводит их в действие, он выполняет роль".

В.Л. Ананьев