Пространство
пространство. П., будучи одним из важнейших элементов мифопоэтической архаичной модели мира, осмысливалось в рамках этой модели совершенно отлично от того, как оно представляется современному человечеству под воздействием научных взглядов (особенно после Галилея и Ньютона), которые постулировали геометризованное, гомогенное, непрерывное, бесконечно делимое П., равное самому себе в каждой его части.
Это «рационализированное» пространство не существовало в мифопоэтической модели мира (как нередко не было и самого слова для «П.»). В архаичной модели мира П. оживотворено, одухотворено и качественно разнородно.
Оно не является идеальным, абстрактным, пустым, не предшествует вещам, его заполняющим, а наоборот, конституируется ими. Оно всегда заполнено и всегда вещно; вне вещей оно не существует.
Воплощением отсутствия П. (не-П.) является хаос до начала творения; в условиях уже наличествующего творения, когда складывается оппозиция: П. в космосе (в центре) — отсутствие П. в хаосе (на периферии); наконец, внутри самого космоса — в остатках хаотического начала, ещё не переработанного космическими силами, когда хаотическое отсутствие П. (не-П.) помещается в центре космоса, который окружает своим П. область хаотического не-П. Не разделяет мифопоэтическое сознание и П. и время.
Любое полноценное описание П. первобытным или архаичным сознанием предполагает определение «здесь-теперь», а не просто «здесь»; П. и время образуют в этом случае неразрывное единство — хронотоп. «Языковая» мифология подтверждает это заключение нередкими примерами обозначения П., его «наполнения» (боги, люди, животные, растения, элементы сакральной топографии, сакрализованные и мифологизированные объекты из сферы культуры, совокупность всего, что так или иначе «организует» П., собирает его) и времени одним и тем же словом или словами одного корня. Классический образец — латинское orbis, «окружность», «круг», но и — «земной круг», «мир», «земля» (ср. orbis terrae или terrarum; также — «область», «страна», «царство» и т. д., даже «небо», «небесный свод»); «годичный круговорот», «год», «круговое движение» (ср. orbis temporum, «круговорот времён», orbis annuus, «годовой оборот») и, наконец, «человечество», «человеческий род», целый ряд круглых предметов и т. п.
Отделённость П. от не-П., его отдельность — важнейшее свойство П., и в ряде случаев само П. обозначается по этому принципу (ср. древнеинд. rájas «пространство» при rjáti, «простирает», из индоевропейского *rg-, «проводить линию», «резать», «очерчивать»; ср. лат. regiones, «небесные линии», проводившиеся во время гаданий римскими авгурами, но и обозначение определённого пространства, региона). Но П. возникает не только и не столько через отделение его от чего-то, выделение из хаоса, сколько через развёртывание, распространение его вовне по отношению к некоему центру [то есть той точке, из которой совершается или некогда совершилось это развёртывание и через которую как бы проходит стрела развития, ось разворота; ср. при древнеинд. rájas, «пространство», обозначение творческого женского принципа Vi-rāj, буквально «раз-» и «простор» («пространство»)] или безотносительно к этому центру.
В этом последнем случае особенно показательным нужно считать русское слово «пространство», обладающее исключительной семантической ёмкостью и мифопоэтической выразительностью. Его внутренняя форма (*pro-stor-) апеллирует к таким смыслам, как «вперёд», «вширь», «вовне», «открытость», «воля».
Мифопоэтическая вселенная — не просто широкое, развёртывающееся вовне, свободное П. Это П. к тому же организовано, расчленено, состоит из частей и, следовательно, предполагает две противоположные по смыслу операции, удостоверяющие, однако, единое содержание — составность П. Речь идёт об осуществляемых мифологическим мышлением и действием операциях членения (анализ) и соединения (синтез) П., которые выявляются не только в результате научной реконструкции, но и реально и вполне осознанно используются носителями мифологического сознания в основном годовом ритуале на стыке старого и нового года: распадение старого мира [прежнего пространственно-временного (и вещного) континуума] — расчленение жертвы, понимаемой как образ этого мира; составление (соединение, синтезирование из частей, образовавшихся при распадении) нового мира — собирание воедино членов тела расчленённой ранее жертвы. Вместе с тем на заключительном этапе мифопоэтической эпохи обнаруживается тенденция выработки основ «преднаучной» и «предфилософской» концепции относительно однородного и равного самому себе в своих частях П. На этом этапе П. предпочитают описывать не столько как гармоническое равновесие соподчинённых частей, имеющее эстетическую ценность (сама космизованность П. придаёт ему эту ценность) и потому доступное отражению в Слове (характерно, что космогонические тексты о П. и его частях лежат у истоков того, что можно назвать эстетически отмеченной, сакральной поэзией), сколько как то, что измеряется.
Эти измерения П. во многих традициях получили исключительное развитие (например, в Египте, в Двуречье, в Китае, в древнеамериканских цивилизациях и т. п.) и дали начало разветвлённой нумерологии и геометрии (отчасти — астрономии) как особым областям постепенно десакрализующегося знания. Но и в эту эпоху П. всё ещё лишено непрерывности, сплошной протяжённости, гомогенности; оно разнородно.
Особенного внимания заслуживают случаи, когда разные (в идеале — все) возникающие части П. имеют единый источник происхождения, в частности, когда им ставятся в соответствие разные части некоего единого другого образа. Ср. мифы о происхождении частей космического или (чаще) земного П. из членов тела первочеловека.
Мифологизированные объекты, заполняющие П. и конституирующие его, выстраивают в пределах общего П. некое семантическое П. определённой структуры (семантическое обживание П.). Центр всего сакрального П. отмечается алтарём, храмом, крестом, древом мировым, мировой осью (axis mundi), пупом земли, камнем, мировой горой, высшей персонифицированной сакральной ценностью.
К центру ведёт путь, то есть то, что связывает самую отдалённую периферию, во-первых, и все объекты, заполняющие П., во-вторых, с высшей сакральной ценностью. Движение по П. к центру подтверждает действительность-истинность самого П., «пробегаемого» этим путём, и, главное, доступность каждому узнать П., освоить его, достигнуть его сокровенных ценностей.
Путь в горизонтальном П. стал той осью, на которой создавались различные эпические формы народной словесности и прежде всего сказка. В сказке герой отправляется вовне, на периферию П., отличающуюся особой опасностью и концентрацией злых сил; более того, место, к которому приезжает сказочный герой, часто находится вне П., в том остатке «непространственного» хаоса, где решается судьба и героя, и самого этого места, поскольку победа героя обозначает освоение П., приобщение его космизированному и организованному «культурному» П. Такая же задача решается и в специальных ритуалах освоения П. во многих традициях: обход территории по периметру, операция освоения центра (или двух основных центров — переднего угла и печи — при ритуале перехода в новый дом у восточных славян), освящение ключевых точек нового П. с помощью жертвоприношения, помещения в них сакральных ценностей (крест, икона, другие символы благополучия), разного рода оберегов и амулетов, заговаривания (молитвы, заговоры и т. п.); ср. мифологические фигуры богов стран света, охранителей-стражей границ П. или его отмеченных точек и т. п.
Некоторые тексты, описывающие путь, очень подробно характеризуют объектную структуру П.; ср., например, заговоры с детально разработанными этапами пути из своего дома к сакральному центру (из избы дверьми на двор, со двора воротами в поле, по дороге через поле, реку, через лес и горы, к синему морю-окияну, посреди которого остров Буян, на нём бел-горюч камень-алатырь, на нём дерево, крест и т. п., иногда святители); при этом начальная и конечная точки пути соотнесены с отмеченными временными моментами (например, с утренней зарёй или появлением месяца и звёзд). «Объектная» структура пути вместе с тем с исключительной точностью указывает все грани перехода между «своим» П. и «чужим» П. Особое внимание мифопоэтического сознания к началу и концу (пределу), с одной стороны, и к переходам-границам (порог, дверь, мост, лестница, окно и т. п.), — с другой, обнаруживает его тончайшую способность не только к дифференциации П., но и к усвоению (определению) семантики частей П., преимущественно тех ключевых мест (или моментов, если речь идёт о времени), от которых зависит безопасность человека. Поэтому в архаичной модели мира особое внимание уделено «дурному» П. (болото, лес, ущелье, развилка дорог, перекрёсток).
Нередко особые объекты указывают на переход к этим неблагоприятным местам или же нейтрализуют их (ср. роль креста, позже — храма, часовни, иконы и т. п.). Наряду с универсальными для любого мифопоэтического сознания чертами восприятия П. можно засвидетельствовать и различия, связанные с особенностями образа жизни людей и их материального производства.
Французский археолог и этнограф А. Леруа-Гуран отмечает, что для бродячего охотника П. — это путь, трасса его кочевок: он воспринимает П. динамически, двигаясь через него. Эта линейная и динамическая форма П. (espace itinérant) отразилась и в древнейшей мифологии — особенно в мифах о культурных героях, совершающих свои подвиги как бы по пути своих странствований.
Древность этой мифологии засвидетельствована памятниками верхнепалеолитической наскальной живописи, где композиция развёртывается линейно на протяжении иногда километров (пещеры Ласко, Нио и др.). Представления о статическом или радиальном П. (espace rayonnant), воспринимаемом в виде серии расходящихся от сакрального центра концентрических кругов, затухающих к границам неведомого, присущи только земледельческим народам и народам городской культуры.
Архаичные представления о П., в частности о роли пути в освоении П. и в становлении героя (как субъекта странствия), надолго пережили мифопоэтическую эпоху. Хронотоп тех произведений античной художественной литературы позднего периода, которые определяются как авантюрный роман испытания, авантюрно-бытовой роман, биографический роман, равным образом сохраняет как следы мифопоэтического понимания П., так и признаки начавшегося процесса демифологизации и десакрализации этого П. (ср. абстрактную пространственную экстенсивность с обилием случайностей, техническую неконкретизированную связь П. и времени, пассивность и известную «механистичность» героя в отношении П. и времени и т. п. как характерные черты античного романа).
Рыцарский роман средневековья в определённой степени продолжает эту же линию. Но и в великих произведениях искусства от «Божественной комедии» Данте до «Фауста» И. В. Гёте, «Мёртвых душ» Н. В. Гоголя или «Преступления и наказания» Ф. М. Достоевского достаточно отчётливо обнаруживаются следы мифопоэтической концепции П. Более того, подлинное и самодовлеющее П. в художественном произведении (особенно у писателей с мощной архетипической основой) обычно отсылает именно к мифопоэтическому П. (ср. творчество Э. Т. А. Гофмана, Гоголя, Достоевского, М. Пруста, Дж. Джойса, Ф. Кафки, Т. Манна, Г. Хессе, А. Белого, К. К. Вагинова, А. П. Плато нова и др.) с характерными для него членениями и семантикой составляющих его частей.
То же относится и к произведениям изобразительного искусства (ср. тему П. в иконописи, у Джотто и других тречентистов, у мастеров «космизированного» пейзажа в XVI в., в ряде более поздних направлений живописи и скульптуры — вплоть до наших дней. См. также статьи Космос, Космогонические мифы, Модель мира, Изобразительное искусство и мифология.
Литература:Соловьев В. С., Пространство, Собрание сочинений, т. 10, СПБ, 1914;Леон-Портилья М., Философия нагуа, М., 1961, с. 65—67, 132—143, 304;Мостепаненко А. М. и М. В., Четырехмерность пространства и времени, М.—Л., 1966;Флоренский П. А., Обратная перспектива, в книге: Труды по знаковым системам, т. 3, Тарту, 1967;его же, Иконостас, в сборнике: Богословские труды, сб. 9, М., 1972, с. 80—148;Бахтин М. М., Проблемы поэтики Достоевского, 4 изд., М., 1979;его же, Формы времени и хронотопа в романе, в его книге: Вопросы литературы и эстетики, М., 1975;Лихачев Д. С., Поэтика древнерусской литературы, 3 изд., М., 1979;Лотман Ю. М., Проблема художественного пространства в прозе Гоголя, в книге: Труды по русской и славянской филологии, т. 11, Тарту, 1968;Неклюдов С. Ю., Время и пространство в былине, в книге: Славянский фольклор, М., 1972;его же, Статические и динамические начала в пространственно-временной организации повествовательного фольклора, в книге: Типологические исследования по фольклору. Сборник статей памяти В. Я. Проппа, М., 1975;Ритм, пространство и время в литературе и искусстве, Л., 1974;Жегин Л. Ф., Язык живописного произведения, М., 1970;Шапиро М., Некоторые проблемы визуального искусства.
Пространство изображения и средства создания знака-образа, в книге: Семиотика и искусствометрия, М., 1972;Цивьян Т. В., О некоторых способах отражения в языке оппозиции внутренний/внешний, в сборнике: Структурно-типологические исследования в области грамматики славянских языков, М., 1973;её же, К семантике пространственных элементов в волшебной сказке, в книге: Типологические исследования по фольклору. Сборник статей памяти В. Я. Проппа, М., 1975;Вейль Г., Симметрия, пер. с англ., М., 1968;Вернадский В. И., Размышления натуралиста, кн. 1 — Пространство и время в неживой и живой природе, М., 1975;Топоров В. Н., О структуре романа Достоевского в связи с архаичными схемами мифологического мышления, в книге: Structure of texts…, The Hauge — P., 1973;Байбурин А. К., Обряды при переходе в новый дом у восточных славян…, «Советская этнография», 1976; № 5;Вундт В., Пространство и время, в книге: Новые идеи в математике, сб. 2 — Пространство и время, I, СПБ, 1913;Panofsky E., Die Perspektive als «symbolische Form», в сборнике: Vorträge der Bibliothek Warburg.
1924—1925; B.—Lpz., 1927;Alexander S., Space, time and deity, v. 1, L., 1927;Bunim M. S., Space in medieval painting and the forerunners of perspective, N. Y., 1940;Hartmann N., Philosophic der Natur, B., 1950;Thompson Darcy Wentworth. On growth and form, 2 ed., v. 1—2, Camb., 1952;Eliade M., Traité dhistoire des religions, P., 1964;его же, Le chamanisme et les techniques archaīques de lextase, P., 1951;Jammer M., Concepts of space, Camb. (Mass.), 1954;Blanchot M., Lespace litteraire, P., 1968;Reichenbach H., The Philosophy of Space and Time, N. Y., 1958;Smart J. J. C., Spatialising time, «Mind», 1955, v. 64, № 254;его же (ed.), Problems of Space and time, N. Y.—L., 1964;Lévi-Strauss C., La pensée sauvage, P., 1962;его же, Mythologiques, t. 1—4, P., 1964—1971;Borel E., Space and time, N. Y., 1960;Bollnow O., Mensch und Raum, Stuttg., 1963;Giedion S., Space, time and architecture, 5 ed., Camb. (Mass.), 1967;Poulet G., Lespace proustien, P., 1963;Pasto T., The space-frame experience in art, N. Y., 1964;Kannegiesser K., Raum.
Zeit. Unendlichkeit, 2 Aufl., B., 1966;Collier G., Form, space and vision, Englewood Cliff, 1967;Pereira I. R., The nature of space. A metaphysical and aesthetic inquiry, Wash., 1968;Thorn R., Stabilité structurelle et morphogénèse, Reading (Mass.), 1972;Spencer Sh., Space, time and structure in the modern novel, N. Y., 1971;Leroi-Gourhan A., Le geste et la parole, v. 2 — La mémoire et les rythmes, P., 1965;Гуревич А. Я., Категории средневековой культуры, [М., 1972].