Соционика и другие типологии

Соционика - наука или искусство?

Другие типологии

Застревающие личности

E-mail Печать PDF
Рейтинг пользователей: / 5
ХудшийЛучший 

Застревающие личности

Основой застревающего, параноического, типа акцентуации личности является патологическая стойкость аффекта.

Чувства, способные вызывать сильные реакции, обычно идут на убыль после того, как реакциям "дать волю": гнев у разгневанного человека гаснет, если можно наказать того, кто рассердил или обидел его; страх у боязливого проходит, если устранить источник страха. В тех случаях, когда адекватная реакция почему-либо не состоялась, аффект прекращается значительно медленнее, но все же, если индивидуум мысленно обращается к другим темам, то в норме аффект через некоторое время проходит. Даже если разгневанный человек не смог отреагировать на неприятную ситуацию ни словом, ни делом, то тем не менее не исключено, что уже на следующий день он не ощутит сильного раздражения против обидчика; боязливый человек, которому не удалось уйти от внушающей страх ситуации, все же чувствует себя через некоторое время освобожденным от страха. У застревающей личности картина иная: действие аффекта прекращается гораздо медленнее, и стоит лишь вернуться мыслью к случившемуся, как немедленно оживают и сопровождавшие стресс эмоции. Аффект у такой личности держится очень долгое время, хотя никакие новые переживания его не активизируют.

Как уже говорилось, патологическим последействием чреваты в первую очередь эгоистические аффекты, так как именно им присуща особая сила. Вот почему застревание аффекта наиболее ярко проявляется тогда, когда затронуты личные интересы акцентуированной личности. Аффект в этих случаях оказывается ответом на уязвленную гордость, на задетое самолюбие, а также на различные формы подавления, хотя объективно моральный ущерб может быть ничтожным. Оскорбление личных интересов, как правило, никогда не забывается застревающими личностями, поэтому их часто характеризуют как злопамятных или мстительных людей. Кроме того, их называют чувствительными, болезненно обидчивыми, легкоуязвимыми людьми. Обиды в таких случаях в первую очередь касаются самолюбия, сферы задетой гордости, чести.

Однако и ущерб, наносимый интересам другого плана, например жажде материальных благ, страсти к приобретательству, также болезненно воспринимается людьми, которые отличаются чрезмерной стойкостью аффекта. Чувство возмущения общественной несправедливостью у личности застревающего типа наблюдается в более слабой степени, чем аффекты на уровне эгоистических побуждений. И если среди представителей данного типа все же встречаются иногда борцы за гражданскую справедливость, то лишь в той мере, в какой эти люди отстаивают одновременно справедливость в отношении себя; обобщением они лишь стараются придать больше веса своим личным претензиям.

Черты застревания сказываются не только при нанесении ущерба акцентуированной личности, но и в случае ее успеха. Здесь мы часто наблюдаем проявления заносчивости, самонадеянности. Честолюбие - особенно характерная, яркая черта у лиц с чрезмерной стойкостью аффекта: честолюбие сопровождается самоуверенностью, а поощрений таким людям всегда бывает мало.

Поскольку помехи эгоистическим целеустремлениям исходят от окружающих людей, то при высокой степени застревания, т.е. у личностей параноического типа, наблюдается такая характерная черта, как подозрительность. Человек болезненно чувствительный, постоянно страдающий от мнимого "плохого отношения" к себе, точно так же теряет доверие к людям, как и человек, недоверие которого объективно обоснованно. Ведь подозрительность вполне обоснованна, например, у ревнивца, которого действительно обманывают. Но в то время как оправданная подозрительность не идет дальше данного случая, подозрительность застревающей личности носит всеохватывающий характер, поскольку болезненная подозрительность порождается не определенными внешними обстоятельствами, а коренится в психике самой личности. Поэтому о подозрительности как свойстве психики можно говорить только при наличии общей настроенности недоверия, распространяющейся на любые области и отношения.

Повторение нескольких однотипных случаев может послужить толчком к началу параноического развития, но объяснять последнее только суммированием подобных случаев было бы неверно.

Если какое-то лицо постоянно чувствует себя мишенью для обидных замечаний, допустим, со стороны своего начальника, то, с одной стороны, будет постоянно расти ненависть к этому человеку, а с другой - появится притупление реакций на систематически действующий раздражитель, т.е. произойдет постепенное ослабление аффекта. Такой результат наблюдается обычно в тех случаях, когда вступить в борьбу с обидчиком невозможно, но параноического развития такие ситуации не дают.

Постоянное нарастание аффекта вызывается появлением описанного выше длительного чередования успехов и провалов. Представим себе, что есть возможность должным образом прореагировать на обиду, однако успех этот будет лишь частичным, так как вскоре за ним вновь последует новый выпад со стороны обидчика. Такая непрерывная смена удовлетворений и новых поражений и ведет к возникновению параноического аффекта. Подобное развитие может иметь место - при описанных предпосылках - даже у лиц, не отличающихся застреваемостью аффектов. Часто встречается такое положение в быту, скажем, в "борьбе" невестки со свекровью возможно развитие реакций типично параноических. При этом сам аффект бывает неизмеримо сильнее, чем вызвавший его повод.

Особенно велика опасность тогда, когда в вышеописанное "раскачивание" вовлекаются аффекты, обладающие тенденцией к стойкости. В этом случае толчок в обратную сторону не дает достаточного снижения силы аффекта.

Аффекты, достигающие большой силы и обнаруживающие тенденцию к застреванию, постепенно все больше поглощают мысли больного, что приводит к возникновению сверхценных или даже бредовых, параноических идей.

Вне области психиатрии такого рода развития почти бредового порядка мы наблюдаем в первую очередь в связи с ревностью. В области эротики больше, чем во всех других, человек постоянно колеблется между надеждой и опасениями, в силу чего аффект все усиливается. Это усугубляется тем, что любовные проявления обычно держат в тайне, так что судить о том, есть ли измена или нет, бывает затруднительно. Добавим к этому, что кокетливые женщины нередко специально дразнят партнера двойственным поведением, чтобы он терзался ревностью, ибо известно, что с ревностью усиливается любовь.

При такой смене чувств страдание от мысли о возможной неверности любимой достигает апогея, но ему тут же противостоит захватывающее ощущение счастья, связанное с надеждой, что, может быть, она все-таки верна. В другой работе ("Monatschr. f. Kriminologie", 1966, S.92) я детально описал этот процесс, который ведет к "любви, исполненной ненависти". Ревность может охватить не только мужчину, но и женщину. Правда, ревность женщины обычно не доходит до столь опасных финалов, как у мужчин, так как последние воспринимают факт, что их "предали", не только эротически. У них в гораздо большей мере, чем у женщин, страдает самолюбие.

Кроме эротической сферы человека могут "раздирать на части" также судебные тяжбы. Они безжалостно выматывают сутягу, который как бы раскачивается, то поднимаясь на вершину, то стремительно падая вниз. В конечном итоге аффект достигает наивысшей точки и настолько овладевает мыслями, что для благоразумия уже не остается места. Весь "путь" тяжбы усеян сильными аффектами, а человек постоянно находится во власти противоречивых умозаключений: то он в отчаянии, что проиграет процесс, то полон надежды, что все же выиграет. Даже если дело не доходит до подобных крайностей, то параноически настроенный человек может просто упереться, считая себя правым, хотя факты свидетельствуют об обратном. В таких случаях мы имеем дело с индивидуумом несговорчивым, не терпящим ни в чем возражений, упрямо настаивающим на своем. Преобладающие черты несговорчивости часто проявляются у людей и в быту. При экспансивно-параноическом развитии заболевания на переднем плане также стоит аффект. Для человека, который поставил перед собой большую цель и которого постоянно "шатает" между успехом и фиаско, уже сама цель начинает таить в себе магическую привлекательность, не терпящую объективной критической оценки. В ходе развития такого психоза человек, например, может возомнить себя крупным изобретателем, хотя объективно об этом ничто не свидетельствует. Так как подобные радужные ощущения обнаруживают тенденцию к стойкости, ибо человек вообще охотно погружается в оптимистические грезы, то экспансивного пути развития акцентуации следовало бы ожидать чаще, чем персекуторного (бреда преследования). Однако при перевесе радужных чувств резко снижается активность, необходимая для постоянного поддержания описанных падений и взлетов, а их смена и есть основной механизм патологического развития.

Идеи, возникающие в результате параноического развития, часто не носят бредового характера, однако они должны быть отнесены к сверхценным (название предложено Вернике), т. е. всецело овладевающим мышлением человека. Например, человек до такой степени может быть захвачен мыслями о своей ущербности, которые появились у него на почве ревности, или своей идеей грандиозных достижений, что все другие интересы и цели для него не существуют. В этом поведении выявляется такая характерная черта, как твердолобость параноической личности.

На процессе психического развития этих состояний мы уже останавливались, описывая акцентуированных личностей ананкастического типа.

У последних, например, мысли о своем тяжком недуге или навязчивое представление, что нечто важное упущено, - по сути, те же сверхценные идеи, хотя психиатры их так и не называют. Сходство параноического и ананкастического развития еще больше бросается в глаза в тех случаях, когда у застревающих личностей потенцируется страх. Страх может лежать в основе как ананкастического, так и параноического развития. При колебаниях между надеждой выздороветь и опасением умереть страх в большей или меньшей мере овладевает и застревающими личностями. В результате - картина ипохондрического развития протекает у акцентуированных личностей и педантического, и застревающего типа примерно одинаково, хотя у последних она встречается значительно реже.

Застревающий тип личности интересен тем, что он в равной мере таит в себе возможности как положительного, так и отрицательного развития характера. Как известно, человек лишь в том случае может добиться уважения и авторитета, если он в чем-то достигает положительных результатов, выделяясь на фоне других. Поэтому всякий честолюбец стремится достичь высоких показателей в любом виде деятельности.

Истерики, впрочем, могут обойтись и без этого, они часто бывают довольны собой без видимой причины. Объяснение простое: путем вытеснений истерики могут субъективно продемонстрировать тот престиж, которым объективно вовсе не обладают.

Паранойяльные личности, не обладая склонностью к самовнушению, должны завоевать реальное признание других людей, чтобы иметь основания гордиться собой. Таким образом, честолюбие может стать важной движущей силой на пути к отличным трудовым или творческим показателям. Но честолюбие может оказаться и отрицательным фактором, например, когда честолюбец бесцеремонно подавляет и оттесняет своего коллегу, в котором видит конкурента. В таких случаях честолюбец обычно наталкивается на протест общественности, и выход может быть двояким: либо он образумится и снова попытается добиться признания самоотдачей в труде, либо победит вторая особенность такой личности - ее подозрительность, враждебность.

В приводимых ниже примерах мы познакомимся с тем, как застревание может отразиться на поведении личности и в положительную, и в отрицательную сторону. У первого обследуемого, который ранее уже был описан Зайге в нашем коллективном труде, до 60-летнего возраста преобладали положительные черты акцентуации, а вместе с ними и позитивная жизненная установка. Позднее положение резко изменилось: стала преобладать подозрительность, а не честолюбие. Именно подозрительность и толкала больного на бесплодную борьбу с окружением и окружающими.

Такое положение встречается нередко: застревающие личности в юные годы отличаются выдающимися достижениями в различных областях, так как они искренне и с увлечением ищут удовлетворения в осуществлении своих честолюбивых замыслов, но с возрастом превзойти других бывает нелегко, и застревающая личность, характеризующаяся чрезмерной стойкостью аффектов, с возрастом уже не чувствует былого удовлетворения своей деятельностью. Признание ее достижений становится теперь весьма умеренным, и возникает параноическая готовность взвалить вину за создавшееся положение на других, на тех, которые якобы враждебно к ней настроены. Со временем такая личность окончательно становится на отрицательный путь, вредный для общества.

Эрнст Б., 1900 г. рожд., из буржуазной семьи. Отец Б. возглавлял крупное предприятие, был добросовестным, энергичным, справедливым человеком, большое значение придавал безукоризненному исполнению обязанностей, высоким трудовым показателям. Мать обладала тихим и мягким нравом. Следует отметить, что один из родственников был основателем религиозной секты.

Б. с юного возраста отличался чрезвычайным честолюбием; в школе стремился всегда к высоким оценкам, плохую оценку долго не мог забыть. Такое отношение к той или иной "несправедливости" по отношению к нему осталось на всю жизнь. Например, когда Б. удается доказать свою правоту, он решительно требует, чтобы перед ним извинились, иначе "противник" перестает для него существовать. Большое значение придает исполнительности, к работе относится скрупулезно-добросовестно и требует такого же отношения от подчиненных. К новым знакомствам неизменно относится настороженно. К раздумьям, колебаниям не склонен. Своих собственных действий по многу раз не контролирует.

По окончании начальной школы и реальной гимназии Б. изучал экономику народного хозяйства в различных университетах. Диплом защитил с отличием. В 1926 г. стал работать в президиуме научно-исследовательского учреждения и вскоре за отличную работу был выдвинут на должность персонального референта председателя. В 1929 г. Б. было предложено стать руководителем научно-исследовательского института экономики, так как к этому времени, благодаря многочисленным публикациям, он уже завоевал популярность в научном мире. По финансовым соображениям он от этого поста отказался. В 1933 г. нацистские заправилы сняли Б. с поста, который тот занимал 8 лет, поскольку он был противником фашистского режима. Некоторое время он работал по управлению секвестрированными предприятиями, затем стал доверенным лицом одного из крупных торговых предприятий, а впоследствии главным ревизором по балансу всех крупных немецких торговых фирм. Эту должность, пользуясь неизменным авторитетом, занимал до 1945 г.

К концу второй мировой войны Б. оказался в английской оккупационной зоне. Он чувствует внутренний долг принять активное участие в восстановлении Германии, "искупить вину нацистов" перед родиной и в связи с этим развивает политическую деятельность. Вместе с другими антифашистами различных политических направлений он организует специальную комиссию, представителем которой его избрали. Поскольку Б. не был согласен с рядом мероприятий английских оккупационных войск, у него возникает конфликт с комендантом города. В июле 1945 г. английские оккупационные войска сменяются советскими.

Б. становится председателем одного из окружных советов ГДР. На свою старую должность главного ревизора по балансу фирм он уже не возвращается. Своей активностью и упорством Б. добивается вместе с прекрасно организованным коллективом блестящих показателей во вверенном ему окружном совете. Экономическая подготовка Б. облегчает ему эту задачу. Честолюбие зовет его к тому, чтобы сделать свой окружной совет лучшим в республике, и в этом он преуспевает.

В 1951 г. Б. приглашают, учитывая его большие заслуги как специалиста по экономике народного хозяйства, работать в министерстве с тем, чтобы организовать здесь новый, важный отдел. Эта новая должность глубоко удовлетворяет Б., поскольку его всегда влекла руководящая работа с большой ответственностью. Отдел министерства, организованный Б., обеспечивал огромный объем нужной работы, через 3 года число его сотрудников выросло до 1000 (вначале было 6 человек). Управляемый им сектор государственного аппарата Б. жаждал поднять на самый высокий уровень. Но поскольку он ставил перед всеми сотрудниками непомерно высокие требования (такие же, впрочем, как и перед самим собой), у него начались столкновения с коллективом, особенно с молодыми кадрами. Вот тогда-то у Б. и зародилась мысль, что под него "подкапываются", что от него хотят избавиться. Со своими подозрениями он обратился в самые высокие инстанции, ища здесь поддержки, но надежды его не оправдались.

К этому времени Б. предложили профессуру в новоорганизованной Академии наук ГДР. От этой должности он не отказывается: во-первых, она открывает большие научные перспективы, во-вторых, дает самому Б. возможность "развернуться" как руководителю важной области науки в масштабе республики. Теперь его честолюбивые устремления сосредоточились в области науки.

В 1960 г. у Б., как и у всех научных сотрудников институтов Академии наук ГДР, потребовали представить подробный отчет о проделанной научной и лекционной работе. Это сильно его задело. Он почувствовал над собой "опеку", чем был очень озлоблен. Но в возрасте 62 лет Б. уже трудно было перестраиваться. Впервые в жизни он ощутил серьезное физическое недомогание. Во время обследования нами было обнаружено массивное накопление аффекта, направленного против его сотрудников, которым Б. предъявлял резкие обвинения. К предписанному нами лечению он вначале относился скептически, это распространялось даже на медикаменты. Б. высказывал опасения, что его заболевание - не что иное, как злокачественная опухоль мозга, и все думал, что от него скрывают диагноз. Но позже, когда Б. под влиянием лечения почувствовал себя лучше, он стал относиться к лечащим врачам с гораздо большим доверием.

В описанном случае перед нами типичная застревающая личность со всеми характерны ми для нее чертами. С самого детства Б. был весьма честолюбивым мальчиком, чувствительным к любого рода порицанию. Уже в начальной школе он добивался только лучших оценок, диплом защитил с отличием. Затем он десятилетиями заметно выделялся на общем фоне своей эрудицией, энергией, строгой требовательностью к себе и к другим, а также исключительно высокими достижениями в разных областях. Не раз ему приходилось начинать с нуля, но трудности всегда влияли на него лишь положительно, побуждая к еще большей активности, и он с молниеносной быстротой вновь выдвигался на высокие руководящие посты. Причем этих постов он добивался отнюдь не знакомствами и очковтирательством, напротив, его считали специалистом с конкретными творческими проявлениями.

И лишь в возрасте 60 лет, когда начали угасать творческие силы, проявили себя другие черты этой акцентуированной личности, оборотная сторона застревающего характера. Видимо, известную роль сыграло и то, что обстоятельства складывались неблагоприятно для самолюбивого характера Б.: он никак не мог вернуть себе былого престижа, столь важного для людей этого типа.

Теперь позиция Б. в отношении его начальства, а также коллег становится все более враждебной. Он чувствует несправедливое отношение к себе. Застревающие черты личности, дававшие прежде на редкость положительный результат, растрачиваются теперь на бесплодную борьбу с коллегами и начальством.

У второго обследуемого чувствительность и уязвимость даже в годы достижений не всегда благотворно компенсировались честолюбием. Даже периоды подъема были у него сопряжены с трудностями и с большими осложнениями.

Генрих Н., 1910 г. рожд., по профессии музыкант (скрипач). Отец его, по словам больного, был "фанатиком справедливости". Школу Н. посещал неохотно, но честолюбие не позволяло ему получать плохие оценки. И действительно, он всегда был первым учеником. В 8 лет Н. попросил подарить ему скрипку, в 12 лет он ее получил, а в 15 добился приема в музыкальную школу. И в дальнейшем во всем чувствовалась у него целеустремленность, большое упорство. На заключительных экзаменах Н. по всем предметам получил наивысшие оценки. Как музыкант он прошел блестящий путь, и все же у него постоянно были столкновения с начальством, с администрацией, ибо он упрямо настаивал на каких-то своих особых правах и ни в чем никогда не шел на уступки. После бурных объяснений он часто менял место работы. Мотивы были самые различные: то ему якобы несправедливо снизили гонорар, то направили работать в не соответствующий его данным коллектив. С одним, возможно несколько нетактичным, директором дело у Н. дошло до жестокого скандала. Оба кричали друг на друга, директор ожидал, что вот-вот со стороны Н. последует оскорбление действием. Позднее директор попытался пойти на мировую, пригласил Н, к себе, но Н. категорически отказался пойти, настолько неприятен стал ему этот человек. Он рассказывал и о других "интригах", например, однажды другого музыканта незаслуженно поощрили, а его ничем не отметили. С женой у него отношения прекрасные, но она, надо полагать, женщина весьма уступчивая.

В возрасте 51 года у Н. вследствие перегрузок развился спазм музыкантов, т.е. профессиональный невроз. В нашем психотерапевтическом отделении курсы лечения этого заболевания всегда протекают успешно, но лечение Н. было неэффективным, ибо он недостаточно внимательно прислушивался к нашим объяснениям и не всегда следовал предписаниям. Всем нашим усилиям он противопоставил свое собственное мнение. Из клиники он выписался, так и не долечившись.

Мы говорили о том, что этот обследуемый считал себя поборником справедливости, но боролся всегда только за свои собственные права. Начальники Н. часто вступали с ним в спор, не разделяя его взглядов. Если он все же добился творческого признания, то основной причиной было его недюжинное музыкальное дарование. Впрочем, не будь такого стимула, как честолюбие, он едва ли достиг бы высокого уровня. Честолюбие всегда подталкивало его, было движущей силой как его отличной учебы, так и больших профессиональных успехов на поприще музыки.

Оба обследуемых не являются психопатами, они лишь при неблагоприятных обстоятельствах, сталкиваясь с трудностями, обнаруживали отклонения в поведении, а в общем всегда проявляли исключительное трудолюбие, деловитость и целеустремленность. Но оба они, несомненно, должны быть отнесены к акцентуированным личностям.

Как видим, такой тип людей упорно идет к цели, добивается незаурядных успехов. Однако эти личности очень уязвимы и, наталкиваясь на препятствия, реагируют враждебно.

У обоих обследуемых иногда констатировались признаки начинающегося психического заболевания, но ни разу не было фиксации болезненных состояний в одной четко определенной сфере переживаний. Аналогичное различие можно провести между акцентуированной педантической личностью и личностью, у которой наблюдаются тяжелые проявления невроза навязчивых состояний.

При параноическом развитии человек направляет борьбу не в разнообразные случайные точки, он охвачен одной-единственной идеей, которая всецело завладевает им.

Привожу пример параноического развития, также описанный Зайге в нашей коллективной работе.

Йозеф Н., 1913 г. рожд., горнорабочий. Натура очень общительная, веселая. Обладает чувством юмора, неизменно весьма активен. В школе учился хорошо, честолюбивым не был, но требования учителей выполнял добросовестно. С 24 лет работает горнорабочим, на работе он на хорошем счету. Правда, Н. не согласен был кое с чем в организации приисков, но несправедливостью он возмущался еще будучи мальчиком. Н. участвовал во второй мировой войне. По окончании войны опять пошел в горнорабочие, где вновь добился отличных трудовых показателей. Его 5 раз представляли к премии, но администрация не соглашалась ее выплатить, так как Н. был с нею не в ладах. Дело в том, что он часто защищал сотрудников, боролся против несправедливости в оценке их труда. Он критиковал и начальство, и профсоюзных деятелей и кое в чем был, видимо, прав. Но он так резко подчеркивал свою критическую позицию, что в конечном итоге прослыл склочником. В последние годы Н. чувствовал себя обойденным и полагал, что некоторые из руководителей предприятия стремятся избавиться от него.

В 1958 г. при устройстве новой штольни на Н. обрушилась угольная стена выше человеческого роста. В результате - сотрясение мозга, ушиб спины, сопровождающийся жестокой болью. Некоторое время Н. пролежал в постели, лечился, затем вышел на работу, но через несколько дней снова слег, жалуясь на боль.

В последующие полгода улучшение не наступило несмотря на упорное лечение. Н. считал, что его лечат и неправильно, и недостаточно интенсивно, и воспринимал такое отношение как жестокую несправедливость. Когда через 5 месяцев курс лечения был окончен и Н. выписали на работу, он расценил это как интриги предприятия, полагал, что хотят "затушевать" несчастный случай.

Н. потребовал пенсии по увечью. Он чувствовал себя инвалидом из-за постоянной головной боли, боли в затылке и спине, но при хирургическом, неврологическом и ортопедическом обследовании оснований для назначения пенсии не было обнаружено. Особенно существенно, что не был установлен посттравматический органический психосиндром. Однако Н. и здесь заподозрил неверный диагноз. Он подал иск на комиссию за отказ в пенсии и потребовал стационарного лечения в клинике университета. Этот иск был отклонен комиссией округа, и тогда Н., в обход последующей инстанции, подает иск в рабочий суд на организацию социального страхования за ее неправильные действия. Н. теперь уже твердо убежден, что за всем этим стоит уполномоченный по соцстраху его предприятия, с которым у него бывали серьезные трения. Вообще он приходит к выводу, что предприятие и соцстрах объединились, совместными усилиями хотят лишить его законных прав.

По просьбе рабочего суда Н. в 1960 г. пришел к нам в клинику для прохождения экспертизы по поводу несчастного случая и проверки своих жалоб.

Н. предложил уплатить положенные за экспертизу деньги из своего кармана, "лишь бы добиться справедливости". Детальное стационарное обследование не показало остаточных травматических явлений, но был обнаружен явный ипохондрический синдром. Н. был уверен, что в результате травмы страдает тяжелым недугом, что здоровье никогда уже не вернется к нему, он мечтал доработать хотя бы до 50 лет. Во время пребывания Н. в стационаре мы попытались освободить его от ипохондрического состояния, подробно осветив больному природу его невротических жалоб. Он как будто бы понял нас и изъявил готовность пройти у нас стационарное психотерапевтическое лечение. Но вскоре после того, как Н. поступил в нашу клинику, произошла "схватка" между ним и одним из врачей, когда врач начал говорить с Н. о невротическом характере его теперешних жалоб. Лишь после того как призванному на место "схватки" старшему консультанту удалось успокоить его, Н. отказался от решения немедленно выписаться из клиники.

В последующие недели интенсивная психотерапия отвлечением и нагрузками до некоторой степени избавила больного от комплекса ипохондрических жалоб. Мы уже полагали, что наш больной на пути к выздоровлению, однако подавить его резкую озлобленность по отношению к своему предприятию ничем не удавалось. Через 4 недели мы снова наблюдали жесточайший аффект. На сей раз

Н. не щадил ни свои штольни, ни наш медперсонал, и вскоре после этого он покинул клинику.

Спустя несколько недель Н. сообщил главврачу, как было договорено, о состоянии своего здоровья. Он вновь пошел работать, но врач предприятия, несмотря на наши серьезные предупреждения, заявил ему открыто, что для работы под землей он "непригоден". Это заявление тяжело уязвило Н. и стало толчком к новым ипохондрическим опасениям. Теперь у него появился новый страх - потерять зрение, так как при обследовании окулист заявил, что у него несколько ослабело зрение. Сообщив в письме все это, Н. снова переходил к наболевшей теме - пережитой травме. Письмо заканчивалось сообщением о том, что Н. готовит новые жалобы. Позднее мы узнали, что больному снова предстоит экспертиза.

Перед нами характерное развитие параноического состояния. Обследуемый, который будоражит все предприятие своими спорами и может быть определен как параноический психопат, после несчастного случая начинает борьбу "за свои права". По мере возрастания препятствий борьба становится все ожесточеннее. Психотерапевтическое вмешательство ведет к временному улучшению, но затем болезнь продолжает развиваться, так как Н. уже слишком прочно погрузился в болезненные переживания. Правда, в борьбе его преследовали неудачи, но все же основную роль в развитии заболевания сыграла все та же сложная картина - смена взлетов и падений, связанных с последствиями несчастного случая. Болезненное состояние Н. оказалось предметом все новых обследований, новых экспертиз, а они-то и поддерживали изменчивую игру, шараханье из стороны в сторону, обеспечившее прогрессирование параноического состояния.

Мы видим на примере Н., что у застревающих личностей также может развиться ипохондрический симптомокомплекс. В первую очередь он боролся за свои права, но параллельно шла борьба и за излечение недуга, который был плодом его фантазии.

Как показывает следующий случай, развитие заболевания может проходить и в чисто ипохондрических формах.

Герберт П., 1919 г. рожд., по профессии кочегар на заводе. В детстве ничем примечателен не был. Работал на земельном участке отца. Кочегаром работает с 1946 г., женился в 1958 г., двое детей - 8 и 5 лет.

На производстве постоянно восставал против ущемления в правах как его самого, так и товарищей. Очень легко уязвим. Когда чувствует себя задетым, становится возбужденным, импульсивным: "Я кому угодно в глаза скажу, что думаю". Но в то же время П. честолюбив, не прочь превзойти любого трудовыми показателями. В общем на работе к нему относятся хорошо, ценят за хорошую работу, а зная его обидчивость, щадят его.

В нашей клинике П. появился в 1960 г., вел себя сначала весьма самоуверенно, но в то же время проявлял подозрительность.

Предложил нам целый список своих жалоб, на основании которых мы определили его как сенестоипохондрика: в правой верхней половине живота сильная давящая боль, при лежании отдает в спину; в прохладную погоду - колющая боль в крестце; головная боль, ригидность затылка; колющая боль в сердце, пульс учащен, усиленное сердцебиение. Жалуется на озноб, старается "утепляться" и с этой целью носит на животе кроличью шкурку. Даже при незначительном напряжении его бросает в пот. Многого не может есть - "усиливается боль в печени". Жалуется на ощущение, будто "все в кишках мертвое".

Болезнь П. началась в декабре 1957 г. Жена его в то время болела инфекционной желтухой, 2,5 месяца пролежала в больнице. Примерно через педелю после начала болезни жены П., поев свинины, почувствовал, "будто внутри что-то лопнуло". Боль не прекращалась, исчез аппетит, ощущалось "набухание печени". Жена настаивала на консультации у врача, говорила, что печень "сначала затвердеет, а потом будет рак". Врач при обследовании ничего в печени не нашел, боль объяснил заболеванием желудка. Лечение успеха не дало. В 1958 г. врач в очередной больнице все "свалил" на печень, а желудок признал здоровым. При выписке из этой больницы П. был в еще более тяжелом состоянии, чем при поступлении. В этом же году умер от желтухи его бывший сосед по палате. Теперь П. начинает соблюдать строжайшую диету; он продолжает работать, но очень быстро устает, часто вынужден садиться, чтобы отдохнуть. В 1959 г. наступило незначительное облегчение, но потом снова боль возобновилась с прежней силой. Теперь она концентрировалась не в области печени, а распространялась по всему животу, грудной клетке, вплоть до головы. Снова П. госпитализируют, снова не устанавливают причины заболевания, снова улучшения нет. Однако теперь было окончательно установлено нервное происхождение заболевания, и П. направили к нам для прохождения курса психотерапевтического лечения.

В начале лечения П. был настроен весьма скептически. Он не верил, что к его болезни можно найти "подход" со стороны психической. Когда мы, применяя нагрузочную терапию, предложили ему помочь перенести шкаф, он тут же решил, что надорвался, лег на койку, не хотел вставать, отказался участвовать в спортивных упражнениях. Снова последовали длительные беседы. П. постепенно становился благоразумнее и даже согласился снять с живота кроличью шкурку, с которой не расставался и в стационаре. В течение нескольких дней после этого он жаловался на "озноб в животе". Скепсис П. пришлось преодолевать долго, но постепенно он стал принимать участие и в играх, заниматься спортом, - видимо, осознал, что лечение приносит ему пользу.

В момент выписки П. (через 8 недель после поступления) мы не отметили почти никаких жалоб. Дополнительно ему был назначен амбулаторный курс лечения, который и привел к окончательному выздоровлению. Теперь наш обследуемый вот уже несколько лет работает, время от времени появляется у нас на приеме. В 1967 г., в возрасте 48 лет, он начал посещать курсы усовершенствования, желая приобрести более высокую квалификацию: "Не хочу отставать профессионально".

Это пример типичной застревающей личности, которую в силу неблагоприятного стечения обстоятельств преследовал все возрастающий страх. Результатом его оказалось ощущение множественных телесных недомоганий. Во время лечения параноический компонент в развитии заболевания не мог не броситься в глаза, ясно обозначились черты застревающего характера. Вначале

П. был крайне недоверчив к врачам, с озлоблением заявлял, что он сам лучше всех разбирается в своей болезни. Упорно сопротивлялся лечению. Но когда благоразумие одержало верх, он сам активно включился в лечение. Последний момент также характерен для застревающих акцентуированных личностей. Если уж они убедились в правильности назначенного лечения, то преследуют поставленную цель так же четко, с такой же последовательностью, как это вообще свойственно их натуре. В своеобразном стремлении быть образцовым в борьбе за здоровье сказывается честолюбие этих больных. Как только П. выздоровел, он так же целеустремленно снова включился в жизнь, в труд, взял на себя дополнительную нагрузку, чтобы не отставать профессионально. У нас нет оснований отнести его к психопатам, но он, несомненно, является акцентуированной личностью.

Итак, отец одного из вышеописанных обследуемых был "фанатиком справедливости", среди родственников другого был религиозный сектант, что опять-таки наводит на мысль о параноической структуре личности. Основываясь на этих фактах, можно высказать предположение, что соответствующие черты характера являются наследственными. С другой стороны, встает вопрос: не послужили ли поведение отца, его моральный облик образцом для сына? Подобный случай невроза навязчивых состояний нами описан выше - речь идет о матери и сыне. Во всяком случае, такая черта, как застревание, распознается уже в детском возрасте.

В нашем детском отделении мы наблюдали много маленьких обследуемых застревающего типа. Иногда эти черты у детей проявляются очень ярко. Но если они ведут в конечном итоге к патологическим явлениям, то чаще всего это результат неправильного воспитания. Особенно часто плачевные последствия дает "маятниковое" воспитание, как я предлагаю его назвать. Оно заключается в постоянных колебаниях между преувеличенной строгостью и мягким, ласковым обращением. Это и служит почвой для тех самых колебаний, которые ведут к параноическому аффекту. Ребенка обрекают на постоянные метания между исполнением его желаний и наложением на них запрета, в конце концов у него вырабатывается враждебное отношение к тому из воспитателей, который в его детском мире представляет строгость. Если один и тот же воспитатель "качается", подобно маятнику, между теми и другими мероприятиями, то у ребенка возникает чувство, подобное вышеописанной ненависти-любви, т.е. к этому взрослому проявляются и большая привязанность, и одновременно озлобленная замкнутость.

Взрослые люди в процессе своей "борьбы" с окружением часто создают сами себе обстановку "раскачивания" между успехом и провалами. Дети, конечно, не способны на подобную активность; естественно, что они, в основном, подчиняются влиянию взрослых, поэтому и "раскачивание" их приходит извне. Ниже описана маленькая девочка, у которой параноический аффект возник как из-за акцентуации застревающих черт характера, так и вследствие "маятникового" воспитания.

Ева Э., 7 лет, поступила в наше детское психиатрическое отделение. Отец - целеустремленный, честолюбивый человек, из-за напряженной работы воспитанию детей не уделяет никакого внимания. Мать - работник торговли, но не работает по специальности, так как целиком посвятила себя воспитанию троих детей и домашнему хозяйству. Восьмилетняя сестра Евы прилежна, добросовестна; трехлетний братик - очень живой ребенок.

Мать лишь недавно оставила работу, поэтому Ева в течение ряда лет жила то у бабушки с дедушкой, то у родителей, испытывая на себе совершенно разные воспитательные влияния. Дед и бабушка во всем девочке потакали, мать была строга, часто снимала туфлю и шлепала Еву. Через некоторое время мать, жалея Еву, осыпала ее ласками и лакомствами, пытаясь компенсировать причиненное зло добром. Но успеха не приносили ни строгости, ни поблажки. Ева была необыкновенно упряма, постоянно пыталась поставить на своем и часто даже бросалась на пол. Когда мать за дело журила девочку, это вызывало в ней только раздражение и злость. Однажды Ева целую неделю не разговаривала с матерью из-за того, что та сделала ей замечание за плохо вытертую посуду. Когда Ева злится на мать, она не обращается к ней с просьбами непосредственно, а передает их через старшую сестру, пытаясь добиться своего. Ева очень любит похвалу и, если в чем-нибудь проявит старание, всегда ждет ее как лучшей награды.

Однажды, разозлившись, Ева неделю не вставала с постели, не поднималась даже поесть, требуя, чтобы кушанья ей подавали в постель. Мать сначала не соглашалась на такое "обслуживание", но в конце концов уступила. "Не буду же я морить ее голодом", - заявила она в свое оправдание. Итак, мать и девочка постоянно спорили друг с другом, при этом в споре обычно побеждала Ева, так как она оставалась непреклонной, а мать всегда уступала.

Патологические проявления начались у Евы в 3-4 года и особенно ярко начали сказываться, когда родился младший братик. Ева с самого начала отнеслась к его появлению отрицательно, бросала разные предметы в колясочку, где он лежал. Когда малютке было 14 дней, она с силой уткнула его личико в подушку, а подбежавшей матери сказала: "Это я для того, чтобы он заснул". В последующие годы Ева также относилась к маленькому братику враждебно. Когда мальчику было 2 года, она вздумала заставить его взобраться на перила балкона - мальчик легко мог упасть вниз. Ева специально подставила стул и продемонстрировала ему, как надо ставить ножки и как повернуться. Матери она сказала: "А пускай падает, по крайней мере, он тогда умрет".

Когда Еве было 6 лет, отец за столом рассказывал, что прочитал в газете статью о вредной привычке брать в рот и жевать цветочные лепестки; в статье подчеркивалось, что это может привести к опасным последствиям. Ева весьма внимательно слушала. Через два дня ее поймали на том, что она запихивала брату в рот кучу цветочных лепестков.

В детском отделении клиники Ева постоянно предъявляла свои требования, а если к ним не прислушивались, становилась озлобленной. В игры с другими детьми включалась с трудом. Любопытен один фотоснимок, сделанный в клинике: Ева смотрит исподлобья, выражение лица у нее характерное - полное затаенной злобы. Мы добивались того, чтобы обращение с ней было предельно ровным. Девочка приспособилась к этому режиму и особых трудностей мы в связи с ее поведением не ощущали. Она даже старалась произвести хорошее впечатление.

Несомненно, что у этой девочки "маятниковое" воспитание сказалось в ее постоянном сопротивлении матери, олицетворявшей в воспитательном процессе строгое начало. Впрочем, и мать была непоследовательна: внезапно становилась доброй, начинала жалеть дочку. Ровное, постоянно мягкое отношение девочка привыкла всегда встречать только со стороны бабушки. С другой стороны, следует учесть и необычность для шестилетнего ребенка таких реакций как, например, молчание по 3-4 дня или упрямое лежание в постели в течение недели с тем, чтобы противопоставить матери свою волю. Вспомним также, что во многих "поединках" с матерью ребенок оказывался сильнее и побеждал. Все подобные моменты трудно объяснить одним лишь неправильным воспитанием, приходится привлечь при анализе и характерные черты застревающего типа. То же относится и к тяжелым, даже опасным реакциям ревности, связанным с младшим братом. Известно, что дети часто ревнуют родителей к младшим братьям и сестрам, например, нарочно мочатся в штанишки, чтобы вызвать заботливое отношение матери к себе. Но ревность такой глубины и длительности, как у Евы, все же надо считать из ряда вон выходящей. Особенно это застревающее напряжение аффекта бросается в глаза в эпизоде с цветочными лепестками. Застревание аффекта - основной механизм описываемых реакций - сказалось и во время пребывания в клинике. Положение нормализовалось благодаря применению последовательного режима и лечения. Это не могло не отразиться положительно на психике семилетнего ребенка. Возможно, Ева впоследствии станет лишь типичной акцентуированной личностью и паранойяльная психопатия не разовьется.

Параноический аффект, проявляющийся во враждебности, может при большей глубине стать крайне опасным. Подтверждением могут служить случаи убийства на почве ревности. В нашем коллективном труде мной описан убийца, ревность которого достигла степени бреда. В дальнейшем я имел возможность наблюдать его в клинических условиях. Проявление застревающих черт характера приобретало у него выраженные формы, происходили постоянные конфликты с врачами и медперсоналом, так как он считал, что без всяких оснований определен в клинику и что вообще окружающие относятся к нему несправедливо. Месяцами он отказывался отвечать на вопросы врачей, временами не хотел принимать пищу. Об этом обследуемом я не привожу здесь детальных данных, поскольку наблюдения показали в структуре его личности примесь истерического компонента. В его реакциях протеста было нечто утрированное, наигранное, позерское. Вероятно, в жестокости совершенного им преступления сыграло известную роль и то, что параноический аффект выступил в сочетании с реакцией типа короткого замыкания, свойственной личностям истерического типа.

Ниже я описываю другого параноического убийцу, который стал жертвой рабской любви к одной женщине и из-за этого убил другую, отношения с которой препятствовали соединению с любимой.

Хорст В., 21 года, из семьи деловых, серьезных людей. Отец вначале был каменщиком, со временем стал специалистом по калькуляции. Мать в войну была кормилицей семьи. Сестра больного - хороший специалист. В. не был в семье исключением: работая каменщиком, он учился, стал техником. Черты застревания - до совершения убийства - проявлялись всегда как положительное начало.

В. влюбился в женщину с не очень хорошей репутацией и, по его собственному выражению, "пошел к ней в кабалу". В плохую репутацию ее В. не верил. Судя по описаниям, предметом этой любви была женщина с демонстративной акцентуацией личности, которая, несмотря на свой богатый сексуальный опыт, разыгрывала из себя невинность, воспылавшую страстным чувством к нашему больному. Чувство В. к этой женщине не могло протекать спокойно: он влюбился в нее, будучи уже обрученным с другой женщиной, у которой был ребенок от него. В. метался от одной женщины к другой, раздираемый противоречиями: с одной стороны - чувство ответственности перед матерью ребенка, с другой - безумная страсть. Он искренне хотел жениться на той, с которой был обручен, но мысль об отказе от другой была для него невыносима. Он думал и о разлуке с матерью своего ребенка, но испытывал сильный стыд перед собственной семьей, особенно перед отцом, которого считал образцом морали. Кончилось тем, что он договорился с женщиной, с которой был обручен, о встрече на пустынном морском берегу и здесь ее утопил.

Когда я столкнулся с этим больным, он уже вошел в состояние депрессии и понимал, что совершил нечто непоправимое. Хотя он с ужасом говорил о своем страшном преступлении, в его депрессивном тоне все же моментами звучали ноты заносчивости, самовосхваления. Из этого можно сделать вывод, что патологическое развитие у данного больного шло в сторону экспансивную, а не персекуторную, т.е. что В. больше отличался чрезмерно раздутым честолюбием, чем преувеличенной уязвимостью. Возможно, именно в силу такой надменности и сознания своего превосходства над другими В. вообще был способен закрыть глаза на то, что на карту поставлена человеческая жизнь.

У В., человека весьма целеустремленного, развился жесточайший аффект в связи с тем, что он постоянно разрывался между любовью к одной женщине и чувством долга по отношению к другой. Одна обещала ему осуществление заветных желаний, другая воплощала горечь разочарования. Раскачиваясь и поднимаясь в высоту, оба чувства - "безумная любовь" к одной и ненависть к другой - все больше взвинчивались. Только лишь любовь к одной женщине никогда не толкнула бы его на убийство другой. Толчком к тяжкому преступлению оказалась ненависть к той, которая, взывая к долгу, мешала осуществлению мечты, счастью. Не обладай В. чертами застревания, он не стал бы убийцей. Следует подчеркнуть, что в принципе этот тип акцентуации личности не имеет ничего общего с преступностью. Прежняя жизнь, склад характера В. заставляют предположить, что жизнь его как гражданина сложилась бы вполне нормально, если бы он не стал жертвой событий, которые оказались толчком к развитию заболевания.

Автор - Карл Леонгард "Акцентуированные личности"

Дистимические личности

E-mail Печать PDF

Дистимические личности

Дистимический темперамент (при более резком проявлении субдепрессивный) представляет собой противоположность гипертимическому. Личности этого типа по натуре серьезны и обычно сосредоточены на мрачных, печальных сторонах жизни в гораздо большей степени, чем на радостных. События, потрясшие их глубоко, могут довести эту серьезную пессимистическую настроенность до состояния реактивной депрессии, особенно в тех случаях, когда налицо резко выраженные субдепрессивные черты. Стимулирование жизнедеятельности при дистимическом темпераменте ослаблено, мысль работает замедленно. В обществе дистимические люди почти не участвуют в беседе, лишь изредка вставляют замечания после длительных пауз.

Серьезная настроенность выдвигает на передний план тонкие, возвышенные чувства, несовместимые с человеческим эгоизмом. Серьезная настроенность ведет к формированию серьезной этической позиции. Показательно уже то, что в обоих случаях мы пользуемся определением "серьезный". Это указывает на внутреннюю близость между данными проявлениями. Именно в них мы и усматриваем положительную сторону дистимического темперамента. Пассивность в действиях и замедленное мышление в тех случаях, когда они выходят за пределы нормы, относятся к отрицательным свойствам этого темперамента.

Субдепрессивный темперамент легко поставить в связь с депрессивным психическим заболеванием, но, как и при гипертимии, эта связь отнюдь не обязательна. Этот темперамент очень часто соответствует психической норме.

Привожу одно из описаний из нашего коллективного труда (врач Унгер).

Хорст Х., 1931 г. рожд. Отец - человек спокойный, замкнутый. Мать более живая по натуре, но постоянно болеет. У Х два брата, оба - натуры более раскованные, чем Х.

Уже ребенком Х. был весьма замкнут. Учение давалось нелегко, но помогала добросовестность, второгодником Х. не был. Близкого товарища у него в школе не было, как, впрочем, и в последующие годы. Соучеников Х. считал хулиганами и возмущался, когда они несерьезно относились к требованиям учителей. Дома любил мастерить, мечтал стать столяром-краснодеревщиком, но по окончании школы получил место ученика токаря. Через год оставил эту работу, после чего до 1949 г. работал разнорабочим. В 1949 г. начал работать в горной промышленности, стал бригадиром. В выходные дни развлечениям, которым предавались его товарищи по работе, предпочитал одинокие длительные прогулки, зимой ходил один на лыжах. Через полтора года его хотели перевести на другую шахту, но он отказался, поскольку за этой шахтой установилась плохая репутация, и пошел работать подсобным рабочим. Двое товарищей уговорили его подать документы в школу полицейского управления.

Х. окончил школу офицеров полиции (правда, на тройки) и стал начальником звена. Работа его ни в коей мере не удовлетворяла, он не любил командовать, не любил преодолевать чье-то сопротивление. "От работы никакой не было радости, - рассказывал он, - да и сама жизнь казалась бессмысленной". По просьбе Х. его перевели в звено, где было меньше людей. Впрочем, мнение на работе о нем создалось хорошее. Самым большим желанием Х. было перейти на другую работу, но этого не допускала полицейская дисциплина.

Первые интимные отношения с девушкой продолжались 2 года. Оставил он ее по той причине, что она имела обыкновение рассказывать ему о приглашениях других мужчин. "Особенно меня задевало, что ей это так льстит, что она так этим гордится", - говорил Х.

В 1962 г. женился на ровеснице, но они с женой "не сошлись характерами". Жена вечно тянула его на танцы, на коллективные загородные прогулки, он же предпочитал оставаться дома с детьми. Если жена приглашала гостей, он весь вечер молчал. Любому приему он предпочитал одиночество и книгу. "Но я ее не осуждаю, у нее натура другая". В 1965 г. "по обоюдному согласию" они подали на развод. Жена предложила ему и после развода жить в одной квартире ("вместе легче за детьми присмотреть"), Х. согласился. Он объяснил это так: "Надежды все равно не сбылись, уйду я или останусь - это уже, по существу, не меняет дела". Он решил, что съедет с этой квартиры, если жена найдет нового друга жизни.

Рассказ о себе Х. пересыпал такими замечаниями: "Я всегда вижу во всем плохое", "По-настоящему хорошо мне никогда не жилось", "Я ни с кем не могу контактировать, я какой-то неполноценный". Сначала он вообще отказывался о себе рассказывать: "К чему это?"

У этого человека, несомненно, имеются положительные черты. К обязанностям он относится серьезно, где бы ни работал - им всегда были довольны. Он тактичен, справедлив. Но недостаточная активность помешала ему организовать свою жизнь так, чтобы чувствовать удовлетворение. Постоянная пессимистическая установка усугубляет положение, обследуемый пытается "начать что-то другое", включиться в новую профессию, но радости или даже равновесия не находит.

Особенности темперамента удается, как правило, установить уже в детстве. Гипертимический темперамент у детей определить легко, пожалуй, легче, чем у взрослых, так как к естественной детской живости присоединяется живость темперамента. В своем труде "Детские неврозы и детская личность" я описал таких "сверхбойких", "сверхрезвых" детей. Дистимический темперамент у детей также нетрудно распознать. Такие дети выделяются среди других робостью, нерешительностью. Об этом свидетельствует случай, описанный Целлером в нашей книге.

Карл С,, 12 лет. Поступил к нам для прохождения курса стационарного лечения. Мать - женщина неуравновешенная, "то плачет, то смеется", иногда бывает строга и выдержанна. Отец - пекарь, по натуре человек живой, работник добросовестный. Мать постоянно помогает в пекарне, отец очень рано ложится спать (в связи с условиями труда), поэтому дети фактически предоставлены самим себе.

Из шести детей Карл самый тихий и медлительный, хотя его вряд ли можно назвать боязливым. Мальчик всегда очень серьезен, никогда не смеется от души. С незнакомыми Карл робок, застенчив, начинает заикаться. Боится ходить за покупками: "там приходится разговаривать с продавцами". Аккуратен в одежде. Со старшим братом, которого родители любят больше, чем его, часто ссорится, тогда брат с товарищами избивают его.

В школе Карлу приходилось трудно, он даже один раз остался на второй год. Учился он добросовестно, но времени на подготовку уроков уходило вдвое больше, чем у других детей. В классе все над ним подтрунивали, никто никогда не защищал его. Он дружил с учениками младших классов: "они не такие нахальные и не дерутся".

В отделении Карл был робок, заторможен, постоянно подавлен, часто на глаза у него наворачивались слезы. Детской смешливости, жизнерадостности не было и в помине, говорил очень тихо. Он часто обижался на детей, но легко шел на примирение. За всякое проявление внимания был искренне благодарен. Расспросы о старшем брате приводили его в сильное возбуждение. Наш детский коллектив его "не принял". Карл был счастлив, когда нашелся мальчик, который с ним сдружился. Этому мальчику он покорялся во всем, ради него шел даже на проступки, которые сам же осуждал (пропуски уроков в школе при клинике). Возрастные показатели интеллекта, определяемые специальными тестами, в норме.

У Карла проявляется весь комплекс субдепрессивного темперамента. У него нет детской беспечности, веселости, он производит скорее впечатление подавленного ребенка. К этому присоединяются медлительность, неповоротливость. Вероятно, и мышление у него замедленное, о чем свидетельствует неуспеваемость в школе. Несмотря на нормальный интеллект, депрессивность и медлительность реакций были причиной его отставания от сверстников. Поэтому сверстники над Карлом подсмеивались, он же злился и обижался на них.

Автор - Карл Леонгард "Акцентуированные личности"

Демонстративные личности

E-mail Печать PDF
Рейтинг пользователей: / 3
ХудшийЛучший 

Демонстративные личности

Сущность демонстративного или, при более выраженной акцентуации, истерического типа заключается в аномальной способности к вытеснению. Этим понятием пользовался Фрейд, который, собственно, и ввел его в психиатрию, где оно получило новое содержание, далеко отошедшее от буквального значения этого слова. Смысл процесса вытеснения убедительно иллюстрируется в приведенном ниже отрывке из Ницше ("По ту сторону добра и зла"). "Я сделал это - говорит мне память. Я не мог этого сделать - говорит мне гордость, остающаяся в этом споре неумолимой. И вот приходит момент, когда память, наконец, отступает".

Механизм вытеснения нашел свое отражение и в поступках героев Льва Толстого, Ниже мы вернемся к тому, насколько он глубоко - и как художник, и как психолог - описывает подобные внутренние конфликты.

По теории Фрейда, в связи с вытеснением уже в раннем детстве возникает подсознательный психический мир, чрезвычайно действенный, предрасполагающий к возникновению впоследствии невроза. Мы не присоединяемся к соображениям Фрейда, хотя и исходим из аналогичного положения: человек может в определенный момент или даже на очень длительное время вытеснить из памяти знание о событиях, которые не могут не быть ему известны. По сути, каждый из нас обладает способностью поступать подобным образом с неприятными для себя фактами. Однако это вытесненное знание обычно остается у порога сознания, поэтому нельзя полностью игнорировать его. У истериков же эта способность заходит очень далеко: они могут совсем "забыть" о том, чего не желают знать, они способны лгать, вообще не осознавая, что лгут. Лица, вовсе чуждые способности к демонстрации, не поймут разницы и сочтут неправду истерика самой обыкновенной ложью; отсюда и тенденция толковать истерическое притворство как симуляцию,

Никто не станет отрицать, что между "неправдой" истерика и обыкновенной ложью существуют известные переходы, скажем больше: даже истерики в большинстве случаев не столь уж неосознанно лгут и притворяются. И все же стоит обратиться к крайним типам реагирования, наблюдаемым у истериков, как различие сразу бросится в глаза. Истерик способен к вытеснению даже физической боли. Например, вкалывая себе в тело иглы, он может не испытать при этом болезненных ощущений.

Представим себе истерика, который, находясь в заключении, поставил перед собой цель попасть в тюремную больницу. Для этого он решил проглотить черенок ложки или какой-либо другой предмет, что ему и удается, так как он "выключил" неизбежный в подобном случае рвотный рефлекс. Истерик, следовательно, умеет подавлять даже физиологические рефлексы. Человек без такого умения не проглотит обломок ложки даже под страхом смерти, ибо рвотный рефлекс помимо его воли задержит ложку в глотке. Если учесть такого рода факты, нетрудно понять, что истерическая неправдивость существенным образом отличается от сознательной лжи. Подтверждением служит следующее сопоставление. Сознательная ложь чаще всего сопровождается угрызениями совести, боязнью разоблачения. Такая ложь связана со смущением, иногда с замешательством, нередко лжец заливается краской. То ли дело истерики! Они лгут с невинным выражением лица, говорят с собеседником дружелюбно, просто и правдиво. Непринужденность их поведения объясняется тем, что отъявленная ложь для истерика в момент общения становится истиной.

Человек не в силах заведомо лгать, ничем не выдавая себя. Кто способен так искусно управлять мимикой? Она всегда выдаст лгуна. Необходимо преодолеть нечестность внутренне, чтобы начисто ликвидировать ее внешние проявления.

В дальнейшем, при анализе "авантюристических личностей", мы увидим, что залогом успеха людей этой категории является доверие, внушаемое их кажущейся искренностью, возможной благодаря тому, что внутренне они своей лжи не чувствуют.

Несколько иное положение в тех случаях, когда ложь с умыслом становится привычной, когда человек "входит" в нее. Например, человек, несмотря на враждебную внутреннюю настроенность к угнетателю, может проявить по отношению к нему раболепную покорность, для чего отнюдь не обязательно быть истериком. Случаи, когда скромные и робкие люди в процессе общения выражают с собеседником согласие, хотя на самом деле нисколько не разделяют его мнение, общеизвестны. Ложь, продуманная заранее, подготовленная для конкретной ситуации, может быть преподнесена весьма убедительно. Постоянно внушаемое себе обретает в психике людей определенную рельефность, вплоть до превращения в стимул, руководящий их поступками, между тем они ни на минуту не забывают о том, что лгут.

Предположим, кто-то решил обмануть врага. Человек этот может настолько удачно разработать тактику обмана, что и без вытеснения усвоит правдоподобную манеру поведения, тон высказываний. Или другой пример. У могилы завещателя наследник демонстрирует глубокую печаль, хотя внутренне он рад и торжествует. Стоит, однако, событиям сложиться иначе, чем предполагал обманщик, стоит ему попасть в ситуацию непредусмотренную, для которой схема поведения им заранее не разработана, как появятся неуверенность и смятение. Прежде всего это проявится в мимике, а затем и в высказываниях.

В то же время истерик, полностью вжившийся в роль, не нуждается в том, чтобы судорожно приспосабливать свое поведение к неожиданно изменившейся ситуации. Он реагирует всей личностью в плане той роли, которую он в данный момент играет. Это вживание в роль может зайти настолько далеко, что истерик на время перестает принимать в расчет свою конечную цель.

Авантюристические личности порой делают грубейшие "ошибки" в глазах объективного наблюдателя: на какой-нибудь непредвиденный поворот в событиях они, войдя в роль, реагируют импульсивно, ничего не взвешивая, и тем самым выдают себя с головой. Нередко такие срывы облегчают розыскную работу полиции. И если вопреки этим "ошибкам" авантюристические личности все же добиваются своих целей, то тем самым лишь подтверждается известная истина, что окружающих легче убедить уверенной манерой держать себя, чем логическими рассуждениями.

Если же авантюристические личности настолько увлекаются своей ролью, что вредят себе, то это происходит потому, что состояние, вызванное вытеснением, лабильно, неустойчиво.

Истерические лгуны выступают под вымышленными именами и титулами лишь до тех пор, пока в этом есть необходимость. Они никогда не сохраняют фальшивых титулов себе во вред, не появляются под вымышленными именами перед людьми, которые их знают.

Демонстративные личности в любое мгновение могут вытеснить из своей психики знания о каком-либо событии, а при необходимости "вспомнить" о нем. Не исключено, однако, что эти личности полностью могут забыть то, что они длительное время вытесняли из своей психики.

Особенность демонстративных реакций заключается в том, что их начало связано с осознанным или хотя бы частично осознанным стремлением к чему-либо. Ни одно желание не может возникнуть абсолютно неосознанно; не может появиться неосознанно и уверенность, что есть способ приблизиться к осуществлению этого желания. Лишь после того как цель проведена через сознание, дальнейшее может протекать уже неосознанно.

Конечно, намерения могут и не быть сформулированы в виде четких положений, они нередко оказываются стертыми вытеснением. И все же факт, что в какой-то мере, хотя бы частично, сознание истерика участвует в постановке цели, учитывается даже в судебной психиатрии: за проступки истерических обманщиков и аферистов судом предусматривается примерно та же мера наказания, что и за нарушения закона вполне нормальными аферистами. Такой судебный подход не мог бы считаться правомерным, если бы возникновение желаний и целей совсем не контролировалось сознанием.

Истерик хочет того же, чего повседневно пытаются добиться, о чем хлопочут и некоторые неистерические личности: он ищет, например, выход из затруднительного положения, пробует разрешить досадный конфликт, отлынивает от трудоемкой работы, добивается материальных средств для осуществления своих планов, для наслаждения радостями жизни, и ему, как и всем, хотелось бы пользоваться авторитетом в своем окружении.

Надо сказать, что пресловутая "потребность в признании" как одна из мотивировок истерического реагирования часто переоценивается: ведь многие полагают, что именно в ней заключается наиболее характерная особенность истерического типа. Мне трудно понять, как могло укорениться это мнение, которое отстаивает, между прочим, и такой ученый, как К.Шнайдер. Любому врачу хорошо известны, например, так называемые больные рентным истерическим неврозом, которые зачастую не придают ровно никакого значения признанию, а добиваются лишь одного - материальной обеспеченности. Истерические мошенники также чаще всего исходят лишь из соображений корыстных, из денежных интересов. Некоторые истерики действительно стремятся лишь к завоеванию признания. Возможно, в таком случае следует говорить о различиях психического поведения, лежащих вообще за пределами истерии как таковой.

Потребность в признании окружающих существует у множества людей, однако она подвержена значительным индивидуальным колебаниям. Не чужды этого и представители демонстративного типа. Не все истерики жаждут признания в большей степени, чем неакцентуированные личности. Быть может, первые отличаются от вторых не столько наличием данной потребности, сколько упорством, с которым они добиваются своего. Они и здесь вытесняют, т.е. подавляют, тормоза, проявляющиеся обычно у человека, когда он впадает в соблазн выдвинуться, почувствовать себя на первом плане. Так, например, неакцентуированные личности, как правило, сами себя не расхваливают; многие из них, и даже часто, были бы не прочь это делать, однако они опасаются всеобщего неодобрения: ведь известно, что похвала ценна тогда, когда она объективна. Личность демонстративная может вытеснять такие нормальные тормоза и получать удовлетворение от собственного бахвальства. Таким образом, истерик обладает в общем не большей потребностью в признании, чем большинство людей, но тем не менее создается именно такое впечатление, поскольку он более других самонадеян и кичлив.

К словесному самовосхвалению присоединяется тщеславное поведение, стремление всячески привлечь к себе внимание присутствующих. Проявляется это уже в детстве: ребенок в школе рассказывает различные истории, читает стихи и, обладая способностью всех истериков "вживаться" в роль, верно нащупывает нужный тон. То же можно наблюдать, когда маленький "артист" разыгрывает сценки перед сверстниками или взрослыми. Как правило, человек обычно стесняется выделяться, чувствует неловкость, становясь центром внимания; даже в тех случаях, когда его выделяют заслуженно, он смущается. Подобного рода смущение демонстративной личности чуждо, а повышенный интерес со стороны она принимает с величайшим удовольствием и стремится "испить чашу до дна". Любопытно, что если внимание собравшихся, как бывает иногда, носит недоумевающий или даже неодобрительный характер, то истерик легко закрывает на это глаза: лишь бы быть заметным.

Чаще всего именно эту потребность истериков находиться в центре внимания принимают за пресловутую жажду признания. Действительно, многие демонстративные личности отличаются упорным стремлением вызвать к себе внимание окружающих, хотя это тоже свойственно не всем истерикам. Данные черты могут быть связаны не с повышенной потребностью в признании, а с недостатком выдержки, с отсутствием торможения. Поэтому у таких истериков то же свойство выдвигает на передний план иные, хотя также сугубо эгоистические, устремления, например безудержную жажду наживы.

То же следует сказать и о жалости к себе как проявлении демонстративной личности. Человек часто склонен считать, что по отношению к нему совершена несправедливость, что его незаслуженно постиг удар судьбы. Общество не может одобрить в подобных случаях такую субъективную позицию: насколько обоснованны жалобы пострадавшего, судить не ему самому, для этого требуется объективная оценка ситуации со стороны. Зная это, истерикам следовало бы быть сдержаннее в сетованиях и обвинениях. Но и здесь "срабатывает" вытеснение, истерик разражается целыми тирадами о своей горемычной доле, и врач безошибочно распознает, что кроется под страдальческим видом, под позой мученика. Ведь он повседневно наблюдает то же самое у других своих больных, которые "спасаются бегством в болезнь", выдуманными страданиями стараются произвести впечатление на окружающих, разжалобить их. Приходится выслушивать преувеличенные описания болезненных явлений. Каких только подробностей не выслушивает врач! О безумных мучениях, о катастрофе, когда жизнь больного висела на волоске (впрочем, угроза еще не миновала). Все это излагается в спокойной обстановке, в тихом врачебном кабинете, а самое любопытное, что и посетитель не производит впечатления тяжело больного человека: пространные словесные излияния поддерживаются активной жестикуляцией и мимикой. Жалость к себе переплетается с самовосхвалением: уж как больной старался терпеть молча, какую силу духа выказывал, какое самообладание, и все же в конце концов болезнь подкосила его.

В подобных случаях речь идет не всегда о патологии: людей, тяжело страдающих от болезней, немало. Но у личностей демонстративного типа жалобы носят подчеркнутый, назойливый характер, так как у них вытеснено нормальное торможение.

Следует упомянуть еще об одной характерной для истерика черте - о необдуманности его поступков.

Как известно, истерики весьма озабочены впечатлением, которое они производят. Однако обдумать линию поведения заранее они не способны. Они хитры на выдумки, но эту хитрость легко разоблачить, так как, стремясь к цели, такие люди без разбора пользуются любыми средствами. Если у истерика и мелькнет мысль о возможности разоблачения, то он тут же ее вытеснит, ведь будущее туманно, а демонстративный тип всегда живет моментом. Именно поэтому истерики часто больше теряют, чем выигрывают. Следует отметить, что необдуманность линии поведения является признаком выраженной истерической акцентуации личности.

Такая необдуманность прекращается лишь вместе с переоценкой самой цели, когда у демонстративной личности развивается истерический невроз. Так, если желание добиться пенсионного обеспечения или страх его потерять овладевают всеми помыслами человека, то поведение определяется исключительно "пенсионным комплексом". И в случае, когда под угрозу поставлена самая главная цель, истерик уже не разменивается на минутные вспышки удовлетворения.

Впрочем, в этих случаях он часто попадает "из огня да в полымя". Предположим, что для получения пенсии по инвалидности человек вынужден постоянно симулировать хромоту или в течение длительного времени вовсе не подниматься с постели. Разве он не обрекает себя тем самым на большие неудобства, чем если бы регулярно ходил на работу? Появление сверхценных идей знаменует добавление параноических черт к истерическому типу - положение, к которому мы еще вернемся.

Многие из описанных фактов и черт характера не могут не насторожить врача. Однако не следует односторонне подходить к демонстративному типу. В быту многие характерные черты истерической психики не без оснований оцениваются положительно. Так, в тех профессиях, где требуется проникновение в психику человека, умение приспосабливаться к другим относится к положительным особенностям этого типа. Например, в сфере обслуживания люди демонстративного типа работают особенно успешно. Возьмем хотя бы продавцов: они превосходно "чувствуют" покупателя и к каждому нащупывают верный подход. Эта способность связана с даром демонстративной личности "отрекаться" от себя, играя ту роль, которая особенно импонирует партнеру. Так, с покупателем уверенным, властным эти продавцы становятся скромными, даже робкими; с покупателем застенчивым держат себя активно и энергично. Как правило, реакции продавца не акцентуированного носят на себе отпечаток его собственной личности, что далеко не всегда приятно покупателю. Зато демонстративные натуры у прилавка способны к полному подавлению своего "я".

Демонстративная личность способна сбалансировать отношения при тяжелых ситуациях и с тяжелыми людьми. Брак, например, может быть удачным именно в силу того, что один из супругов обладает умением приспосабливаться. Но главной положительной особенностью людей истерического типа являются их артистические способности, на которых мы детальнее остановимся ниже.

Так же можно объяснить и особый дар демонстративной личности внушать к себе чувство симпатии, любви. Часто ребенка с выраженными истерическими чертами считают "паинькой", "примерным", а уж если случится, что он нашалит, то как не простить его, ведь с кем не бывает... Шалости таких детей не столь уж редки, хотя они никогда не шалят на глазах у воспитателя. Отношение к воспитателю неизменно вежливое, выдержанное, ребенок с полуслова подчиняется требованиям. Зато среди своих сверстников или других взрослых такое дисциплинированное дитя нередко слывет маленьким эгоистом. К одноклассникам "паинька" относится враждебно, готов очернить их в глазах учителя, действуя нечестными методами, а воспитатель охотно выслушивает "примерного" ученика и верит ему. Демонстративный ребенок лжет, не сознавая себя лгуном. В соответствии с особенностями возраста вытеснение у детей происходит еще легче, чем у взрослых. Маленькие сплетники и клеветники чаще всего принадлежат к личностям демонстративным.

То же поведение сохраняется и у взрослых. Благодаря умению приспосабливаться люди демонстративного типа быстро находят друзей, которых привлекает их общительность, готовность услужить, к другим же чертам новые друзья не присматриваются. Любопытно, что в то время как объективно у больной констатируется отсутствие воли к труду, коллеги по работе нередко хвалят ее за трудолюбие. Они настолько ослеплены ее обходительностью, что не могут даже подумать о ней плохо. Впрочем, обходительность проявляется истериками лишь там, где она им выгодна. В отношениях с другими сотрудниками, занимающими, допустим, менее высокую должность, проявляются их эгоистические устремления. Конкурент подвергается нападкам исподтишка, против него плетутся интриги. Встречается и двойная игра, когда стремятся "снести" сразу двух соперников - сначала одного, затем другого. Истерик начинает с того, что льстит и вкрадывается в доверие первого, исподволь начиная чернить в его глазах второго; затем происходит обратное - устанавливается контакт со вторым, которому клевещут на первого. Описанное уродство поведения показывает, как мало развит у демонстративных личностей этический комплекс. Что же касается самих форм поведения в данном случае - бессовестного и беззастенчивого притворства, - то они характерны для истерического типа. Умение приспосабливаться, следовательно, может приводить и к отрицательным результатам.

Перейдем к описанию ряда демонстративных личностей, прежде всего тех, материал о которых был собран во время пребывания обследуемых в клиниках, на приеме у врача, в процессе бесед с ними. Приведу два случая, подробно описанных Отремба в нашем коллективном труде ("Нормальные и патологические личности"). Я также наблюдал этих обследуемых.

Ева В., 1919 г. рожд., младшая из семи детей, любимица всей семьи. В детстве была живой, веселой, в школе училась хорошо. По окончании школы некоторое время нигде не работала, якобы не позволяло слабое здоровье. В 17 лет пошла ученицей в магазин, желая приобрести профессию продавца. Учения не закончила. В 19 лет вышла замуж за инженера на 12 лет старше ее. В. характеризует свое замужество как "брак для обеспечения существования". Через 8 лет, имея двоих детей, развелась с мужем якобы из-за его измен. Ей выделяется денежная поддержка, немного она подрабатывает сама. По просьбе родителей переходит к ним, но очень скоро начинает жалеть об этом: ее не устраивают "стесненные обстоятельства" в родном доме. К этому времени она вступает в связь с женатым человеком, беременность ее заканчивается выкидышем. В 1950 г. у нее начинаются психогенные приступы, первый - после знакомства с человеком, за которого родители хотят выдать ее замуж. Она рассказывает об этом: "В голове вдруг все помутилось, а руки начали производить какие-то вращательные движения". Со временем, по мере накопления "разочарований", как она сама выражается, приступы все учащаются. Один ее ребенок умирает от воспаления мозговых оболочек, в 1951 г. В. теряет мать. Продолжительная (более двух лет) интимная связь не приносит счастья, так как ее избранник оказывается алкоголиком.

В 1952 г. В. впервые поступает в больницу по поводу приступов. Выписавшись, живет у своей сестры, устраивается на работу садовником, но удовлетворения эта деятельность не дает, поскольку она "постоянно хочет сделать больше, чем может". В 1957 г. вновь поступает на должность продавца, и опять учащаются приступы. В. снова попадает в клинику. Основные ее жалобы: утомляемость, повышенная чувствительность и дурное настроение. Внешне приступы проявляются на этот раз следующим образом: она вдруг останавливается, вперив взор в пространство, сжимает кулаки и делает автоматические движения руками. Припадки начинаются чаще всего, когда ей в чем-либо отказывают. "У меня такое чувство, будто жить не могу больше, - так описывает приступ В., - из меня уходит вся жизненная энергия". После приступа она не знает, где находится. Нередко В. делится с окружающими, что хочет перейти на инвалидность. В клинике ей это не удается. Однако позднее домашний врач устанавливает ей диагноз "нарушение кровообращения", и ей все же оформляют инвалидность. Теперь В. живет вместе с дочерью (дочь - парикмахер), якобы хорошо уживается с ней.

В 1958 г. снова попадает в больницу в связи с жалобами на упадок сил и депрессивное состояние. Предпринимается попытка психотерапевтического лечения. Поведение В. неровное: то она приветлива, предупредительна, подчеркнуто вежлива, то начинается демонстративное недовольство, нескончаемые потоки жалоб на свое состояние. Она с восхищением говорит об оздоравливающем действии спорта, но категорически отказывается пройти курс реабилитации. Психогенные приступы продолжаются.

На этом примере можно проследить развитие демонстративной личности с раннего детства. То, что В. была младшей в семье, несомненно, объясняет ее избалованность. В то же время она отлично знала, как вести себя, чтобы сохранить влияние на родителей. Может быть, она относилась к категории вышеописанных "примерных" девочек. Когда позже начались жалобы на утомляемость, слабость, то в этом, помимо всего прочего, сказалось и нежелание трудиться. Оно-то и определило все дальнейшее течение ее жизни. То она старалась найти себе мужа, не заинтересованного в ее зарплате, чтобы стать его иждивенкой, то добивалась денежной помощи по болезни, по инвалидности. Если же ее желания так и оставались неосуществленными - особенно много неудач и срывов в отношениях В. с мужчинами, - то и это в немалой степени результат ее истерического поведения.

У второй обследуемой на первый план выступает потребность в признании. Отчасти эта потребность давала и положительные результаты, поскольку работу, позволявшую ей находиться в центре внимания, она выполняла с большой старательностью.

Хедвиг Б., 1908 г. рожд., после окончания средней, а затем торговой школы стала конторщицей. Она хорошо "прижилась" на первом же месте работы. Сотрудники относились к ней, как младшей в коллективе, особенно внимательно. Однако у Б. вскоре началось заболевание кишок, некоторое время она не работала. Вторую и третью должность Б. теряет из-за ликвидации учреждений. В 22 года она пошла работать на кондитерскую фабрику, в отдел рекламы. В течение 12 лет она работала здесь с успехом. "На этой работе, - говорит она, - важно производить на людей впечатление. Одеваться надо аккуратно и со вкусом, а я всегда это любила". Нравились ей и выступления перед людьми, поездки, во время которых появлялись новые знакомства, множество интересных впечатлений. Вскоре ее назначили заведующей отделом рекламы.

В 1942 г. эту должность также ликвидировали в связи с военным режимом. Б. стала работать в городских административных органах. Работа по приему посетителей вначале приносила ей удовлетворение, но вскоре оказалось, что надо пройти курс полувоенной подготовки и быть готовой к отправке в оккупированные области, от чего больная всячески пыталась уклониться. В результате - конфликты с начальством. На этот раз Б. слегла с диагнозом "невроз сердца" и "истощение нервной системы". Затем присоединились приступы лихорадки. "У меня с детства периодически бывают непонятные заболевания, - рассказывает Б., - они сопровождаются очень высокой температурой - до 40±, сильным ознобом. После этого дня три чувствую большую слабость". В эти "приступы лихорадки" ее начальство не верило, но все же ей удалось уволиться, после чего состояние улучшилось. В 1945 г. она была привлечена к работе в районном жилищном управлении. Здесь отдавалась своим обязанностям с большим рвением и чувствовала себя вполне довольной, хотя в 1946 г. и развелась с мужем ("муж часто ездил в командировки, заводил любовниц"),

В 1947 г. Б. получила в городском управлении ("за трудовые заслуги") ответственное поручение, с которым отлично справилась. По этому поводу она сообщила, что всю жизнь любила "овладевать новым", если же ей удавалось достичь цели, то передавала данный участок работы другим, а сама стремилась получить другое новое задание и отдать ему "все силы". В 1948 г. ей вновь поручили ответственный участок. Там, увы, приходилось, по ее словам, работать по 18 ч в сутки, так что на этот раз она поручение не выполнила. В результате переутомления - болезнь, но, выйдя на работу, она снова вынуждена заниматься трудом, требующим напряжения "всех сил". Б. чувствует себя все более слабой, становится вялой, и однажды она вовсе не смогла подняться с постели, все у нее "болело и ныло". Всестороннее медицинское обследование не выявило органических заболеваний. В 1950 г. Б. уволилась окончательно. До 1951 г. она была надомницей, выполняла различные кустарные работы, затем устроилась регистратором на биржу труда, где из-за постоянных конфликтов с посетителями опять почувствовала себя плохо. Начались знакомые симптомы болезни, а при больших волнениях - "обмороки". По совету врача Б. через год снова оставляет работу и временно переходит на пенсию.

В 1952 г. Б. вторично выходит замуж. Муж ее сначала работает в городском управлении, а с 1954 г. начинает трудиться в сельском хозяйстве. Вначале Б. выполняет в деревне лишь бесплатные общественные поручения. Она трудится активно, добивается высоких показателей. После того как срок инвалидности истек, становится членом сельскохозяйственной артели. Пока приходится осваивать новое, организовывать, Б. добросовестна, отлично справляется с делом. Но всякое физическое усилие вызывает знакомое болезненное состояние. Когда заболел и муж Б., оба они окончательно оставляют работу в сельскохозяйственной артели.

С 1957 г. Б. начинает работать в канцелярии Дома инвалидов и вскоре становится его заведующей. Своей деятельности она отдается целиком, энергична, предприимчива, первое время чувствует полное удовлетворение. Но

Б. старается "вырвать для своего Дома" побольше выгод, что приводит к конфликтам с вышестоящими учреждениями, и тогда ее заведование делается ей в тягость. Снова появляются признаки болезни: депрессивные состояния, боль в спине.

Она переходит на совсем легкую работу в другой канцелярии. Но и здесь ее вскоре, учитывая заслуги, выдвигают на пост начальника. И опять все идет, как и прежде: некоторое время Б. - дельный, активный организатор, но не может преодолеть даже незначительных трудностей, сразу "опускается". К тому же тяжело заболевает муж-инвалид, страдающий болезнью почек. И вот снова Б. теряет работоспособность. Муж ее умирает в 1962 г. после операции. Между тем Б. хлопочет об инвалидности для себя, но получает отказ, так как при тщательном обследовании органическое заболевание не выявлено. Тяжелое разочарование в подруге, которая поселилась у нее после смерти мужа, усугубляет болезнь Б. После этого последнего фиаско она соглашается пройти стационарный курс психотерапевтического лечения.

Во время пребывания Б. в клинике всем бросалось в глаза ее демонстративное поведение. Она всегда говорила громко, в повышенно оживленном тоне, сопровождая речь мимикой и жестикуляцией, а иногда просто разыгрывала целые сценки, как настоящая артистка. Неприятное впечатление производило неумеренное самовосхваление Б. и ее тирады о своей несчастливой судьбе. Так, например, она рассказывала персоналу и больным, что во время семейных торжеств постоянно выступала с небольшими речами и вообще всегда находилась в центре внимания.

На протяжении всей жизни Б. мы отмечаем колебания между хорошими результатами работы и несостоятельностью, срывами. Работая на должностях, обеспечивающих авторитетное положение, что, возможно, было связано и с рационализаторскими идеями Б., она трудилась охотно и весьма эффективно. Так, в течение 12 лет, будучи вначале рядовым работником, затем заведующей рекламного отдела кондитерской фабрики, она выступала перед людьми и привлекла немало новых потребителей. В данном виде деятельности ей, несомненно, оказывало помощь свойственное истерикам умение приспосабливаться, способность вникать в психологию окружающих. Такого рода работа всесторонне удовлетворяла Б., компенсируя неизбежные "издержки" - потерю сил, истощение нервной системы. Торможения такой самоуверенной особе были, конечно, чужды. Надменность и чванство, которых другие постыдились бы, оказались ее вторым "я". Надо полагать, что и напряжение, приводившее к срывам, было не столь уж велико, что она преувеличивала его в своих жалобах врачу, желая показать себя в выгодном свете. Когда слышишь о 18-часовом рабочем дне, невольно думаешь об истерическом преувеличении Б. как своих заслуг, так и способностей. Но после каждого подъема у этой больной наступал спад. Когда она бралась за работу, в которой оказывалась "одной из многих", где требовалось просто подчинение и четкое выполнение служебного долга, она всякий раз "заболевала": демонстрировала физическое недомогание, слабость, обмороки, рассказывала о таинственных ознобах, которые почему-то ни разу не удалось наблюдать врачам. У этой обследуемой мы констатируем две характерные формы истерических реакций: самоуверенность, связанную частично с трудовыми достижениями, и бегство в болезнь. В трудовой деятельности она проявляла также и умение приспосабливаться.

Как мной уже отмечалось ("Детские неврозы и детские личности"), акцентуированные черты характера легко распознаются уже в детском возрасте. Правда, вследствие особенностей детской психики, они получают особою окраску, но в принципе это те же черты, что и у взрослых. Почему у ребенка черты демонстративного типа, пожалуй, более заметны, чем у взрослого? Потому, что дети вообще быстрее все забывают, не способны заранее наметить линию поведения и реагируют, не обдумывая последствий. Правда, ряд физиологических симптомов взрослых истериков детям чужд в силу их возрастных особенностей, зато они чаще хитрят, обманывают, занимаются мелким воровством. Приведу пример демонстративного ребенка, описанного Richter в нашем совместном труде.

Мануэла Ст. поступила на лечение в нашу клинику, когда ей было 8 лет. Отец девочки, нервный, импульсивный человек, любит ее, защищает от своей второй жены. Мать ребенка была легкомысленным, эгоистичным существом. Вскоре после рождения М. она отдала ее на попечение тетки. Отец, между тем, повторно женился на женщине молодой и энергичной, однако общего языка с девочкой она так и не нашла.

От тетки девочка перешла жить к отцу и мачехе в возрасте 2,5 года. Отец упрекал жену, считая, что она относится к М. необъективно, во всем предпочитая ей своего собственного сына, брата М. В школе М. всегда была неаккуратной девочкой, грязнулей. Она не следила ни за собой, ни за вещами, постоянно, например, теряла авторучки. Но хуже всего было то, что она постоянно лгала и тайком забирала у соучениц вещи. Так, она стащила чужой завтрак, хотя у нее был принесенный из дому бутерброд. При этом она вместе со всеми старательно разыскивала ею же украденный завтрак, упорно отрицая то, что это она его взяла. У другого ребенка она забрала деньги и пенал. В магазине похитила пакетик жевательной резинки. Кражи она совершала незаметно и так ловко, что ее никто и никогда в этом не заподозрил. В дальнейшем М. с совершенно спокойным и невинным выражением лица все начисто отрицала. Несколько раз она убегала из школы, но для учительницы и родителей у нее всегда было наготове вполне приемлемое объяснение. Дома она забрала копилку у младшего брата, вынула деньги и накупила себе лакомств. Если, бывало, М. сломает хорошую игрушку, то спрячет ее так искусно, что родителям никогда ее не найти. При этом она сама с готовностью включалась в поиски игрушки. Однажды отец, возвращаясь домой, видел, как девочка выбрасывала за окно две булочки. Придя домой, отец спросил, вкусные ли были купленные утром булочки. "Да, очень вкусные, - ответила М. - Я съела свои и еще булочки братика в придачу". Пищу, не нравившуюся ей, М. попросту засовывала под диван. Вообще же ее все считали ребенком послушным, ласковым, никто бы и не подумал обвинить ее в воровстве, хитрости, скрытности. На наказания она почти не реагировала. С братом М. ладила, но бросалось в глаза отсутствие контакта с другими детьми в школе.

В нашем отделении М. быстро освоилась и без труда приспособилась к детскому коллективу. Она старалась быть приветливой, произвести впечатление спокойной, честной, внимательной девочки. Это не мешало ей дразнить детей из других отделений, задираться с ними. Когда ее спрашивали о причинах этих ссор со сверстниками, она недоумевала, кричала и отрицала свою вину. Вскоре после таких объяснений она снова искала общения, была приветлива и настроена весьма дружелюбно. Сначала за обследуемой в клинике замечали незначительные кражи. Но под конец пребывания они прекратились, девочка стала более аккуратной и подтянутой. До самого конца лечения приходилось регулярно контролировать выполнение ею школьных заданий, однако с самими заданиями М. справлялась без труда.

Через 4 года состояние М. опять было прежним. Среди ее вещей родители все еще обнаруживали украденные предметы, "а если спросишь, откуда они, все равно соврет". Учителя постоянно жаловались на ее неопрятность, родители предпринимали попытки сдать ее в интернат.

В случае Мануэлы мы сталкиваемся с резко выраженной способностью к вытеснению. Ее ничуть не смущали обвинения в нечестности. Если прямых улик совершения кражи не было, она с невинным взором отрицала факты. Если учесть, что детей в общем легко смутить, то можно полагать, что невинное выражение лица Мануэлы было непритворным, что девочка внутренне не чувствовала себя ни лгуньей, ни воровкой. Четко проявляется у обследуемой и типичная для истериков способность разыгрывать "примерную девочку" и клеветать на других детей. Хотя в поведении Мануэлы социальные нормы резко нарушены, однако нельзя на этом основании прогнозировать, что в дальнейшем она превратится в истерическую психопатку. Прежде всего следует учесть отрицательное влияние воспитания. Взрослые вели себя по отношению к ребенку без нужной твердости, часто непоследовательно. Надо полагать, что неискренностью в словах и поступках она могла добиваться известных "выгод". В дальнейшем Мануэла может развиться в акцентуированную личность с хорошим умением приспосабливаться. Но в принципе она навсегда сохранит характерные черты демонстративного типа, так как они заложены в структуре ее личности.

Приведем еще один пример, причем заранее укажем, что у описываемой обследуемой отнюдь не обязательно должны были появиться асоциальные поступки. Ее сотрудники и начальство обнаружили, как увидим, незнание человеческой психики, слишком ей доверяли, и это оказало на Б. вредное воздействие. Не исключено и то, что она была "удобна" коллективу: она предлагала услуги, ими охотно и бездумно пользовались.

Гертруду Б. я впервые увидел, когда ей было 33 года. Благодаря хорошо развитому умению приспосабливаться она пользовалась популярностью в тех учреждениях, где работала. Ее приветливостью и готовностью услужить все могли воспользоваться, не замечая самодовольства Б., ее стремления выдвинуться, постоянно быть в центре внимания, скрывавшихся за обаятельной улыбкой. Она - до момента разоблачения - присваивала, являясь доверенным лицом, деньги всевозможного назначения, например деньги, выделенные на прием гостей предприятия, приехавших знакомиться с его работой; деньги, полученные из касс для выплаты сотрудникам; деньги на устройство небольших персональных празднеств в конторе или цехах и, наконец, даже суммы, сданные на приобретение траурных венков для похорон. Чтобы не отвечать за хищения, она подделывала подписи на документах, подтирала и изменяла суммы на денежных переводах и чеках. Кончилось тем, что она утаила и присвоила 1200 марок, собранных ею для уплаты профсоюзных взносов. Она систематически присваивала деньги мужа, тратя их по своему усмотрению. 1500 марок она "потеряла", 300 марок у нее "украли". Она занимала солидные суммы для ремонта своей квартиры, для приобретения вещей в дом, жалуясь, что "муж денег не дает". Одолженные деньги она тратила на личные расходы.

Я беседовал с обследуемой несколько раз. Во время первой беседы ее поведение было весьма демонстративным, она недоумевала, что слышит такие упреки, плакала, сваливала вину на других, в особенности на мужа. Позднее умение приспосабливаться одержало верх, она уже не отрицала своей вины, а изображала раскаявшуюся грешницу, заверяя, что такое никогда в жизни не повторится. Характерно следующее: она признавалась только в том, что удавалось установить следователю, за этими пределами для нее все было "покрыто мраком". На глазах у следователя она изображала крайнее удивление, когда розыск обнаруживал новые хищения.

Можно сказать с уверенностью, что человек, так долго, а главное, безнаказанно совершающий преступления, может быть только демонстративной личностью. Ведь Б. могла ежечасно ожидать, что стеклянный дворец, который она себе соорудила, рухнет; убедилась она и в том, что мужу все яснее становятся ее проделки, и все же держит себя с вызывающей самоуверенностью, невозмутимо продолжая обманывать и присваивать чужое. Б. постоянно жила лишь тем, в чем сама хотела себя убедить, а те моменты, которые могли бы ее изобличить, вытесняла. Так она и продолжала существовать, ничего не боясь, не зная угрызений совести. И все же я не отнес бы данную обследуемую к истерическим психопатам, перед нами явно выраженный случай демонстративной личности. Ее умение приспосабливаться несло в себе положительное начало, несомненно, она была бы способна и на хорошие поступки, если бы условия жизни благоприятствовали этому.

Моя оценка станет яснее после того, как мы сравним Б. с другим обследуемым. Склонность к асоциальному поведению была у него выражена куда более ярко, а медицинское обследование позволило установить типичную картину тяжелой истерической психопатии.

Альфред Ц., 1906 г. рожд., в школе учился хорошо. По окончании школы постоянно менял работу. Был санитаром, рабочим-строителем, железнодорожником, разнорабочим, но последнее время жил только на деньги, приобретенные нечестным путем.

В 1959 г., только что выйдя на свободу после очередного тюремного заключения, он украл велосипед и тут же его продал, украл одежду, получил пенсию за пожилую женщину, доверявшую ему, и присвоил эту сумму. Выклянчивая деньги "взаймы" у разных людей, он затем исчезал. Знакомой старушке он пообещал оказать помощь при переезде на другую квартиру, получил от нее доверенность и 100 марок, после чего исчез. Несколько раз Ц., разыгрывая экскурсовода, собирал у туристов деньги на "культпоход" в театр, но билетов ни разу не купил. Вероятнее всего, многие его обманы и правонарушения до суда так и не доходили, так как постоянного места жительства у Ц. не было. Большей частью он находил пристанище у одиноких женщин, но брачным аферистом не являлся.

Во время моих бесед с Ц. я не слышал от него признания в своей виновности. Когда я перечислил все известные мне наказуемые действия, совершенные им, Ц. воскликнул в патетическом тоне: "Устроили бы меня на приличную работу, тогда я до такого ни за что в жизни не дошел бы!". Когда ему возразили, что все началось с его проступков, что после них-то и появились трудности с приисканием работы, он снова патетически выкрикивал, впав в состояние длительного возбуждения: "Дайте мне трудиться, я молю вас об этом, вы увидите результат!". Он жестикулировал, вставал, снова садился, кулаками стучал по бедрам, бил себя по голове. После этой вспышки он продемонстрировал отчаяние, стал всхлипывать. Ц. до такой степени взвинтил себя жалостью к самому себе, что начал рыдать. Весь в слезах, он выкрикивал: "Ну, да, ну, совершал я проступки, все знаю, но надо ведь и спросить человека, как он дошел до жизни такой". Этот взрыв аффекта неожиданно был прерван смирным: "Разрешите закурить". Внезапный спад возбуждения, переход к спокойному "бытовому" разговору произвел поистине комическое впечатление. Впрочем, возбуждение Ц. почти тут же вернулось снова: теперь он требовал дать ему какое-либо поручение в клинике и при этом все всхлипывал. Ему указали, что перед ним, собственно говоря, была вся жизнь, но систематически он почему-то никогда не работал. Тут он вдруг как бы осознал свои проступки и заблуждения: "Все так! А ведь прежде я работал! Если бы мои бедные мать и отец знали, до чего я дошел, они бы в гробу перевернулись!". На это Ц. возразили, что большинство проступков он совершил еще при жизни родителей.

Своей самоуверенностью и пафосом Ц. убедительно показал, что в его лице мы столкнулись с истерическим психопатом и что, следовательно, он подлежит судебной ответственности. Точно так же, как на приеме у меня он проливал слезы над своей горемычной долей, он мог и красть, и обманывать, и утаивать, и растрачивать, не осознавая полностью порочности своего поведения.

Пафос истериков вообще типичен как форма поведения.

Патетические слова, мимика, жесты кажутся им заслуживающими особого доверия. У неспециалистов они нередко добиваются успеха, но даже и эти "непосвященные" интуитивно чувствуют, что за столь назойливой и даже бесцеремонной формой не могут скрываться искренние чувства, подлинность содержания. На приеме у врача демонстративные личности еще усугубляют аффектированную манеру поведения, чтобы взвинтить себя, лучше войти в роль. Патетически описывая, например, свою боль, они лишний раз убеждаются в тяжести собственных страданий. Если же дать понять истерику, что ему не верят, то аффектация доводится им до крайности. Некоторые больные полагают, видимо, что чем больше они эмоционально возбуждены, тем легче убедить врача в своем тяжелом состоянии. Другие пытаются убедить в своих страданиях себя самих. В жалости к себе они находят удовлетворение, а мысль о том, что врач не верит им, подстегивает их, заставляет чувствовать себя истинными мучениками.

Если истерик в своих реакциях теряет контроль над тем, приведут ли эти реакции к цели, то это свидетельствует об аномальных психических явлениях. Получается следующая картина: истерик добивается того или иного результата, для чего искусно пускает в ход различные приемы, способствующие его достижению, однако он настолько входит в роль, что приемы превращаются в самоцель, а ведущее намерение, которое стоит за ними, бледнеет и теряет четкие очертания.

Я склонен усматривать в этом критерий, с помощью которого можно определить, относится ли данная личность к истерическому типу или же у нее отмечается патология психики. Некоторые больные настолько хорошо владеют собой, что их умение приспосабливаться к ситуации сохраняется, а демонстративное поведение не носит грубо гипертрофированного характера в случае, если для их же пользы совершенно очевидно преимущество спокойной манеры поведения. В таком обследуемом следует усматривать демонстративную личность, а не истерического психопата.

Обследуемую В., в отличие от Ц., не покидало умение приспосабливаться. Лишь во время первой беседы она проявила некоторую назойливость, в дальнейшем же полностью отказалась от нее: очевидно, осознала нецелесообразность такого поведения в данной ситуации.

Отсюда можно сделать вывод, что большинство патологических мошенников, в частности авантюристы, - лишь демонстративные личности, а не истерические психопаты. Редко столкнешься у них с грубо-назойливым поведением, напротив, они обычно спокойны и деловиты. Да так оно и должно быть у преуспевающих мошенников, иначе никто не считал бы их людьми, заслуживающими полного доверия. Нужно добавить, что не только поведение, но и прочие элементы структуры личности, в первую очередь ум, играют в таких случаях важную роль. Слабость интеллекта, отсутствие привычки мыслить ухудшают положение. Все же, пока контроль над истерической готовностью сохраняется, обследуемые, как правило, не утрачивают умения приспосабливаться, а отсюда наличие у них социальных контактов. Правда, патологические мошенники - это тип асоциальный. Нередко они идут по скользкой дорожке лишь потому, что слишком хорошо осознают свои возможности и замечают, как легко им ввести в заблуждение людей. При правильном общественном воздействии, разумном направлении их сил большинство патологических мошенников могли бы стать социально полноценными гражданами. Что же касается истерических психопатов, то их возврат к социальной норме может быть обеспечен лишь чрезвычайно интенсивной психотерапией.

Приведу пример патологического мошенника, который был описан в нашем коллективном труде.

Хельмут К., 1920 г. рожд., всю жизнь занимался мошенничеством. Систематически никогда не трудился; учился на автослесаря, но экзамена не сдал.

В 1962 г. он, наконец, "определился" как брачный аферист. В ответ на помещенное в газете объявление он получил 200 писем от женщин, создав себе большую возможность выбора. Сначала он писал своим корреспонденткам письма, затем встречался с ними, жил у них сутками, охотно позволяя содержать себя, затем исчезал, а вместе с ним исчезали деньги и вещи. Однажды он оставался у одной женщины до самого дня объявленного вступления в брак и лишь в этот день ушел бесследно. Нередко он на некоторое время оставлял женщину, с которой был помолвлен, чтобы временно соединиться с другой, поскольку, как правило, поддерживал отношения с несколькими женщинами одновременно. Случалось, что К. упускал "денежную особу", за которой охотился, так как перебрасывался на другую "операцию" и попросту не находил времени вернуться к первой. Так получилось, что некоторые его жертвы вовсе не пострадали материально. Некоторых женщин он вообще содержал сам, эти особы вспоминают о нем с искренней симпатией. Вообще те приятельницы К., которые не презирали его за обман, отзывались о нем положительно, хвалили его воспитанность, чуткость. Никогда он не забывал, по их словам, прислать цветы, купить сладости. К. умел произвести выгодное впечатление своими изысканными манерами, со вкусом одевался, к дому "подруги" он обычно подъезжал на такси.

Во время войны К. некоторое время практиковал "бегство в болезнь". В связи с несчастным случаем он на длительное время потерял речь и еще долгое время после этого заикался. В больнице он временами объявлял голодовку и тогда его, по его словам, кормили через зонд. Заикаться он продолжал и в дальнейшем, особенно заметно тогда, когда попадал в неприятные ситуации. Во время обследования у меня в кабинете он тоже говорил отрывисто, запинаясь.

При обследовании К. был неразговорчив, несколько вял. Правда, он свободно и бегло отвечал на вопросы, но по собственной инициативе ничего не рассказывал. Мимика и жесты его были весьма скупы. Лишь когда я вторично завел разговор о его правонарушениях, о безответственности его поступков, К. начал проявлять черты демонстративности. Плачущим голосом, он стал просить прощения, заверять, что не мог найти подходящей работы, что после тюремного заключения никто не шел ему навстречу. И голос его звучал патетически, когда он, наконец, произнес: "Попади только в чуждый тебе круг, и тебя вытолкнут без жалости. Не намерен снимать с себя вину, но это так". На протяжении беседы К. несколько раз начинал заикаться. Мы также отметили в нем склонность напряженно раздумывать над нашими вопросами, изображать неведение и недоумение тогда, когда он несомненно знал, о чем идет речь.

К. при обследовании оказался менее назойливым, чем вышеописанный Ц. Нам пришлось стыдить его и засыпать упреками, прежде чем в его речи зазвучали патетические нотки. Не зная предыстории К., можно было бы лишь с трудом установить, что он вообще принадлежит к истерикам. Поэтому, несмотря на его наказуемые деяния, я определил его как демонстративную личность, а не как истерического психопата. Способность вытеснения проявилась у него в "бегстве в болезнь". В обманах и в мошеннических сделках демонстративный тип можно безошибочно установить по его уверенной манере. К. избрал себе амплуа честного человека, который больше печется о благе окружающих, чем о своем собственном. Это способствовало тому, что он снискал доверие своих партнеров.

Выше я упоминал, что истерические черты личности способствуют развитию артистического дарования. В первую очередь это связано, конечно, со сценическим искусством, с профессией актера. Да это и понятно: патологические мошенники - прирожденные актеры, правда, играют они не для того, чтобы давать людям радость, а для того, чтобы их обманывать. Ясно, что человек, играющий роль в жизни настолько хорошо, что окружающие ему безоговорочно верят и доверяют, хорошо сыграет порученную роль и на сцене. Правда, нередко бывает, что, несмотря на природный дар, актер-истерик не справляется с ролью, так как сценическое искусство требует огромного труда, если актер хочет добиться подлинного успеха. Поэтому наиболее удачный результат получается в тех случаях, когда черты демонстративной личности актера сочетаются с другими акцентуированными чертами, им противодействующими. Например, необдуманности и непостоянству истерика противостоят черты параноической личности, благодаря которым повышается упорство и настойчивость устремлений.

Зайге в нашем коллективном труде описал нескольких актеров, у которых проявлялись демонстративные черты характера. На одном из них я остановлюсь более подробно.

Эрнст С., 1909 г. рожд., уже с юности выступает в театре. Очень способный, убедительно создает на сцене образы различных персонажей. Играет не столько эмоционально, сколько профессионально, берет техникой игры и опытом. По натуре бодр, весел, но яркими проявлениями темперамента не отличается. С молодых лет одержим страстью к наркотикам. Только артистический талант удержал его от окончательного падения. В молодости употреблял морфий, принимал много снотворных средств и без конца курил. В 1938 г. из-за злоупотребления алкоголем перенес белую горячку. В послевоенные годы пил, принимал барбитураты.

В 1959 г. вследствие неумеренного образа жизни и злоупотребления алкоголем попал в больницу. Попытки провести курс лечения воздержанием ни к чему не привели: С. два раза покидал больницу и возвращался туда в состоянии тяжелого опьянения. В 1960 г. он снова изъявил готовность лечиться воздержанием, так как "в театре на него стали косо смотреть". Жена С. рассказала, что удержать его от употребления спиртных напитков невозможно. В состоянии опьянения он пышет злобой, избивает жену; будучи трезв, говорит с нею рассудительно, но бесчувственно. Жена не раз приходила в ужас от его дрожащих рук. С. заявлял, что алкоголь тут ни при чем, и как доказательство приводил тот факт, что и в трезвом состоянии дрожь не проходит.

В отделении он сразу вступил в контакт с больными, шутил, рассказывал анекдоты из театральной жизни, был приветлив со всеми, очень общителен. Больные жаловались: слишком много циничных анекдотов, неприятно слушать. С. был неумеренно хвастлив, расхваливал свой талант, отрицал, что являлся на спектакли в пьяном виде, и вообще отрицал, что страдает запоями. Вскоре было установлено, что в больнице он принимает снотворные средства. В моче его были обнаружены следы алкоголя. Во время очередного контроля он подменил свою мочу мочой другого больного. Больничный контроль все усиливали, и С. все больше впадал в раздражение. Он требовал выписки из больницы, спокойно заявляя, что в больнице не пил и снотворных средств не принимал, хотя был пойман с поличным. Через четыре недели он ушел из клиники самовольно.

В том же 1959 г. С. попадает в терапевтическую больницу по поводу нарушения кровообращения. Врач-психиатр объясняет его головокружения злоупотреблением алкоголем. В 1960 г. мы встречаемся с ним вновь уже в психиатрической больнице. Здесь С. искажает факты истории своей болезни, уклончиво отвечает на неприятные вопросы; в том, что он злоупотребляет алкоголем, обвиняет жену, которая, по его словам, горькая пьяница. Сам же он ни в чем не признает своей вины. Через несколько дней С. заявил, что вообще к алкоголизму .не имеет никакого отношения и что он совершенно здоров, а попал сюда по ошибке. Несколько раз С. уходил из больницы и возвращался в нее пьяным. Он был переведен в строго изолированное отделение, но и отсюда ему удалось два раза уйти. В конечном итоге курс лечения все же удалось довести до конца.

В 1962 г. С. снова в нашей клинике: из-за алкогольных эксцессов он не может работать в театре. Сам он вновь не чувствует за собой вины, на 9-й день пребывания в клинике заявляет, что здесь "морально погибает". С. выписывается, так и не признав себя алкоголиком. По слухам, он еще некоторое время выступал в театре, но всерьез рассчитывать на него театральный коллектив не мог, поскольку не всегда можно было предугадать его поведение. Многое дирекция ему прощала, так как играл он превосходно. Однако в конце концов положение стало нестерпимым: С. был постоянно пьян, а выходя на сцену, забывал и слова роли, и мизансцены. Еще несколько раз его безуспешно подвергали лечению воздержанием, но здоровье его было уже окончательно разрушено, и в 1968 г., в возрасте 59 лет, он умер в состоянии полного функционального истощения.

Возмущенные возражения С. и его упорное отрицание своих систематических запоев переходят границы, наблюдаемые обычно у хронических алкоголиков. Несмотря на тяжелейшие эксцессы, он все же считал, что пьет умеренно или даже что вообще не пьет, и приступал к лечению лишь тогда, когда этого категорически требовало начальство или когда он уже буквально не стоял на ногах. Во время лечения больной постоянно жульничал, приносил в палату спиртные напитки и снотворные таблетки, подменял мочу для анализов, а в ответ на справедливые упреки лгал. Можно сказать, что не только на сцене, но и в жизни он был выдающимся актером. Когда С. с открытым взглядом и приветливой улыбкой плел свой лживый вздор, то искушение поверить ему было очень велико. Судя по манере поведения, он действительно не осознавал своего падения, усугубляемого обманом. И если С., несмотря на всю неустойчивость, в основе которой лежала истерическая способность вытеснения, мог десятилетиями успешно выступать на сцене, то это можно объяснить только все той же способностью, поддерживающей и его профессиональную форму.

Не менее эффективно принадлежность к истерическому типу сказывается и на представителях других областей искусства. Во-первых, для любого художника очень важна способность отдаться творческому порыву без остатка, т.е. умение полностью перевоплощаться в своего героя, жить его жизнью. Во-вторых, демонстративная личность обладает повышенной фантазией, чему способствует специфическая раскованность мысли, присущая истерику. Психологически активное поведение вырабатывает строго логическое и при этом отвлеченное мышление; раскованность, легкость поведения, напротив, ведет к свободе, к возникновению конкретных картин, образов, из которых создается воображаемый мир. Свободная игра представлений, "сны наяву" характерны для людей с раскованной психикой. В таких "снах" счастливые, радостные представления преобладают над печальными и неприятными. "Он строит воздушные замки" - так говорят о мечтателях. В этом определении отражен и конкретный характер мечты, и ее мажорная тональность. Демонстративные и истерические личности склонны вытеснять неприятные мысли, которые могли бы побудить их к активным раздумьям, так как они не желают ничем отягощать себя. Свободная игра светлых, приятных представлений дается именно такой раскованностью мысли. Истерик обладает богатейшей фантазией, которая становится одним из доминирующих компонентов в структуре демонстративной личности. Фантазия проявляется даже при самом примитивном надувательстве. В таких случаях истерик действует не по заранее намеченной схеме, а опирается на конкретные слова и ситуации, возникающие в ходе мошеннической операции. Четкие контуры эта операция приобретает лишь в момент "исполнения". Именно конкретность, материальность фактов, которыми обманщик оперирует, придают убедительность действиям истерических аферистов.

Точно так же и у писателя, обладающего чертами демонстративного типа, фантазия работает с особой живостью: конкретные образы, порождаемые раскованностью мысли и необходимые ему в процессе творчества, могут нахлынуть потоком. Художникам и композиторам фантазия приносит новые идеи, без которых и они не могут плодотворно творить.

Можно привести яркий пример сочетания богатой фантазии и истерической структуры личности. Быть может, многие не признают Карла Мея [3] настоящим писателем, но нельзя отрицать, что этот автор обладал огромной фантазией.

3. Карл Мей (1842-1912) - немецкий прозаик. Написал свыше 50 томов романов, сюжетами которых являются увлекательные, хотя малоправдоподобные истории из жизни индейцев. Героем многих из них является Винету, вождь индейских племен. - Прим. пер.

До начала писательской деятельности Карл Мей более семи лет отсидел в тюрьме, отбывая наказания за кражи, грабежи со взломом и различные жульнические махинации. В 38 лет он в последний раз был в тюремном заключении. Все, что можно сказать отрицательного о Карле Мее, изложено в некрологе Альфреда Кляйнберга, напечатанном в журнале "Kunstwart". Друзья Карла Мея считают этот некролог злостным пасквилем, хотя и они не могут отрицать объективных фактов. Гурлитт пытается объяснить и смягчить отрицательные моменты некролога, но достоверность фактов вынужден признать и он.

Мей, став уже писателем, продолжал свои авантюристические выходки, правда, теперь в них не было уголовного элемента. Например, к своему литературному псевдониму он присоединял громко звучащие имена с дворянскими титулами. Эти псевдонимы он увенчал званием доктора наук, которое впоследствии даже, так сказать, материализовал, приобретя за деньги диплом доктора в одном из американских университетов. Он выдавал себя за Old Chatterhand (Старого Болтуна), т.е. идентифицировал себя с одним из персонажей своих романов. О Винету он говорил как о своем реально существующем друге. Все описанные в его книгах путешествия Мей квалифицировал как истинные события, между тем большинство из них получили литературное воплощение еще до его первых поездок за границу. В одном из писем он упоминает о персонажах своих произведений: "Хоббль еще жив, Хаукенс, Файрхенд и Хаверфилд уже умерли". На его визитных карточках было напечатано: "Карл Мей, по прозвищу Old Chatterhand". В письма он вкладывал свои фотографии, где был снят на фоне разных экзотических пейзажей. Гурлитт не оспаривает этих фактов, но пишет: "Вопрос о том, совершал ли он в действительности те или иные путешествия, где он приобрел свой знаменитый карабин - в Америке или у старьевщика в Дрездене, каким путем он попал на фотографию в самую гущу индейцев, - все это не затрагивает его порядочности... Тяга к самоутверждению - вот что заставило его купить докторское звание и увиливать, когда потребовались объяснения".

Особенное возмущение у противников Мея вызывает одновременное опубликование им благочестивых рассказов ("Рассказы о богоматери") и бульварных романов с непристойным содержанием. Ему предъявили обвинение в том, что он пишет безнравственные произведения. Мей объявил на суде во всеуслышание, что неприличные места написаны не им, а вставлены позднее издателем. Но можно ли верить такому оправданию? Ведь книги такого содержания Мей писал на протяжении почти пяти лет, а между тем уверенно заявлял, что этих "вставок никогда не замечал". К тому же в благочестивых рассказах заметно отсутствие искренности, напротив, в них чувствуется поза, они отдают ханжеством. Это, однако, замечают не все. Многих людей Карл Мей сумел покорить своим ложным благочестием. Так, Штольте, который, как и Гурлитт, поддерживал эту артистическую личность (оба они издавали его книги), пишет о "Географических проповедях" Мея: "Они являются попыткой охватить всю космическую и культурную жизнь в едином молитвенном порыве для восхваления высшей божественной воли". Вот несколько заглавий из "Проповедей": "Молись и трудись", "Кто честно живет, тот долго проживет" и т.д. Несмотря на лицемерие, заметное в "Проповедях", Карл Мей имел успех, многие годы он пользовался огромным уважением в кругах католического духовенства.

Вершиной наглого обмана Мея можно считать цитируемое Бемом письмо. В нем после сообщения о смерти па 32-м году жизни его друга Винету сказано: "Я говорю и пишу: по-французски, английски, итальянски, испански, гречески, латински, еврейски, румынски, по-арабски - на 6 диалектах, по-персидски, по-курдски - на 2 диалектах, по-китайски - на 6 диалектах, по-малайски, на языке на-накуа, на нескольких наречиях сиу, апачей, команчей, суаки, ута, киова, а также кечумани, затем на трех южноамериканских диалектах. О лапландском упоминать не стану. Сколько рабочих ночей мне это стоило? Я и сейчас не сплю по 3 ночи в неделю: с 6 часов вечера в понедельник до 12 во вторник, точно так же со среды на четверг и с пятницы на субботу. Кому Бог дал один фунт разума, тот должен приумножать его, ибо с него спросится". Здесь с полной уверенностью можно говорить о pseudologia phantastica в психиатрическом смысле слова.

Бем описывает также следующий эпизод: "Графиня И. из Кабуны в Славонии, читавшая романы Мея запоем, не могла перенести мысли, что Винету умер язычником, и обратилась к автору с укоризненным вопросом: почему он не описал обряда крещения, совершенного хотя бы перед смертью Винету. Мей совершенно серьезно написал в ответ, что упрек ее несправедлив: обряд крещения был совершен самим же Меем, т.е. Old Chatterhand, но в романе об этом умалчивается, ибо Мей опасался, что последуют нападки иноверцев". Мей парировал упрек читательницы заведомым обманом, чтобы выставить себя в благоприятном свете. Он вообще охотно переписывался с читателями, но, кроме того, создавал себе рекламу, публикуя читательские письма, которые сам же сочинял. Письма эти издавались в виде брошюр под названием "От благодарных читателей". Карл Мей в них представал воспитателем, пастырем, а его противники ниспровергались.

Из всего сказанного видно, что Мей, пользуясь поэтической свободой, сочинял и лгал беззастенчиво, не брезгуя никакими средствами, пускал пыль в глаза, а дешевые выдумки выдавал за истину. Таким образом, творческая деятельность не положила конец авантюризму Мея, напротив, он продолжал свои проделки, но теперь уже в новом и оригинальном писательском жанре. Конечно, его авантюризм и в социальном плане приобрел несколько иное звучание: конфликты с законом кончились, молодежь бредила его романами.

Карл Мей может быть отнесен к патологическим лгунам, которые очень сживаются со своей ролью и сами не осознают, что дурачат людей. Благодаря этому его игра приобретала предельно убедительный характер, окружающие верили ему безоговорочно. Вероятно, он покорил этой истерической стрункой и самого Гурлитта. Вот что читаем в одном из писем К.Мея к Гурлитту: "Господин советник юстиции Зелло, который только что у меня был, рассказал мне, глубокоуважаемый господин профессор, о визите вашем к нему, о том, что вы, наш пламенный борец за школьную реформу, предложили ему написать и опубликовать статью о благотворном влиянии моих романов на подрастающее поколение. Трудно выразить словами, как меня, старика, обрадовало это сообщение! Позвольте заверить вас, господин профессор, что я принадлежу к вашим убежденнейшим приверженцам, хотя вы об этом и не знаете!" Надо полагать, что эти льстивые слова вскружили голову профессору Гурлитту, однако можно усомниться в том, читал ли К.Мей до этого случая сочинения профессора. В другом письме Гурлитту, написанном значительно позднее, Мей делится с ним своими дальнейшими творческими планами. Высокопарный стиль письма свидетельствует о том, что и здесь речь идет не столько о серьезных планах, сколько о бахвальстве: "О своих замыслах я пока молчал, так как еще не созрел для них; не совсем готовы были и предварительные наброски и разработки. Сознаюсь вам, меня распяли. Десять лет я висел на кресте и изучал толпившуюся вокруг меня шумную компанию. Теперь, наконец, я созрел. Я закончил подготовку. Я сошел с креста и начинаю писать. То, что мне уже 70 лет, не имеет значения. Я надеюсь прожить еще долго. А если и нет, то я готов удовлетвориться одним-единственным произведением, лишь бы, оно соответствовало моим чаяниям и желаниям. Если это будет так, значит, я сказал то, что хотел, и спокойно буду ждать конца песни". В этом письме хорошо отражается самовлюбленный пафос истерика.

Я нисколько не сомневаюсь в том, что развитию писательского таланта Карла Мея в большой мере способствовала его принадлежность к демонстративному типу людей. Акцентуированность личности привела в этом случае к миллионным тиражам его книг, к переводу романов К.Мея на множество языков. Судя по зримым портретам, описаниям и волнующим ситуациям этих приключенческих произведений, можно без колебаний сказать, что Мей поистине перевоплощался в своих героев, особенно когда они действовали с непревзойденной силой и ловкостью. Вероятно, он вживался в свои образы вплоть до полного слияния с ними, а поэтому вряд ли лгал, когда представлялся нам под личиной славного Old Chatterhand. Можно сказать также, что в романах, написанных от первого лица, т.е. от лица Old Chatterhand, эта форма повествования перестает уже быть только литературным приемом. Он действительно сам становится своим героем. И вот на этой-то истерической почве и вырастала его поразительная фантазия.

Автор - Карл Леонгард "Акцентуированные личности"

Гипертемические личности

E-mail Печать PDF

Гипертемические личности

Гипертимический темперамент, резкая степень проявления которого носит название гипоманиакального состояния, хорошо известен в психиатрии. Как и при маниях, правда, в несколько смягченной форме, приподнятое настроение сочетается при этом с жаждой деятельности, повышенной словоохотливостью и с тенденцией постоянно отклоняться от темы разговора, что иногда приводит к скачке мыслей. Гипертимическая акцентуация личности не всегда чревата отрицательными последствиями, она может благотворно влиять на весь уклад жизни человека.

Гипертимические натуры всегда смотрят на жизнь оптимистически, без особого труда преодолевают грусть, вообще им нетрудно живется на свете. Благодаря усиленной жажде деятельности, они достигают производственных и творческих успехов, Жажда деятельности стимулирует у них инициативу, постоянно толкает их на поиск нового. Отклонение от главной мысли порождает множество неожиданных ассоциаций, идей, что также благоприятствует активному творческому мышлению. В обществе гипертимические личности являются блестящими собеседниками, постоянно находятся в центре внимания, всех развлекают. Они способны говорить и рассказывать без конца, только бы их слушали. Такие люди не могут наскучить, с ними интересно, они пересыпают свою речь прибаутками, остротами и никогда долго не задерживаются на одной теме.

Однако если донный темперамент выражен слишком ярко, положительный прогноз снимается. Безоблачная веселость, чрезмерная живость таят в себе опасность, ибо такие люди шутя проходят мимо событий, к которым следовало бы отнестись серьезно. У них постоянно наблюдаются нарушения этических норм, поскольку они в определенные моменты как бы утрачивают и чувство долга, и способность к раскаянию. Ярко выраженный гипоманиак легкомысленно ставит на карту свой авторитет, нередко рискует потерять имущество, пускаясь в сомнительные предприятия. Чрезмерная жажда деятельности превращается в бесплодное разбрасывание, человек за многое берется и ничего не доводит до конца. Богатство идей в подобных случаях превращается в пустое прожектерство.

Чрезмерная веселость может переходить в раздражительность. Если такие переходы резко выражены и наблюдаются часто, это наводит на мысль о паранойяльном компоненте, о чем речь будет ниже.

Доля психической вовлеченности гипертимического темперамента в область мыслей, чувств и волевых проявлений не всегда одинакова. Иногда в человеке прежде всего бросается в глаза беспечная веселость, иногда она отступает перед безудержной разговорчивостью, в некоторых случаях мышление, ни на чем не задерживаясь, перескакивает с одной идеи на другую. Однако всегда в большей или меньшей степени наблюдаются все три признака одновременно, представляя единство, подобно тому как это бывает при мании. Иногда удается прямо доказать, что гипертимический темперамент представляет собой не что иное, как некое "разбавление" мании. Иногда выраженная мания может обнаружиться либо у самого обследуемого, либо у одного из его родственников.

В целом гипертимический темперамент отнюдь не обязательно связан с манией. При сравнительно легких проявлениях он представляет собой нормальный вариант акцентуации человеческой личности.

Приведу описание двух обследуемых, сделанное Унгер в нашем коллективном труде. У первой обследуемой повышенная активность, обусловленная гипертимическим темпераментом, сказалась на течении ее жизни положительно.

Элизабет Н., 1911 г. рожд. Отец весьма контактен, популярен в обществе. Он занимал высокий служебный пост, обладал прекрасным голосом, часто пел. Не терпел несправедливого отношения к людям.

Мать из семьи сектантов, очень религиозна. После смерти мужа отказалась от брака с любимым человеком, так как он был другого вероисповедания. Отличалась, как и муж, юмором, любила петь. Сестра Н. также исключительно живая и энергичная девушка. По словам Н., сестру все "безумно" любят и жаждут попасть к ней на вечеринки, где бывает на редкость весело.

О себе Н. говорит, что ее воспитание противоречило ее природному складу. Она была бойкой, жизнерадостной девочкой, но, обучаясь в монастырской школе, стала религиозной фанатичкой, впрочем, еще будучи подростком, Н. интересовалась философией религии. Все годы проучилась добросовестно, окончила школу с отличием, получила диплом учительницы начальной школы. Вскоре поступила на философско-теологический факультет, здесь также была хорошей студенткой. Одновременно успешно работала учительницей, любила детей. Последнее обстоятельство отразилось и на выборе мужа: она вышла замуж за вдовца, жена которого умерла во время родов. Н. твердо решила заменить младенцу мать. Придя к заключению, что муж ее, музыковед, - выдающийся талант, она взялась пропагандировать его музыкальные теории, налаживая повсеместно необходимые контакты. В трех университетах добилась курса лекций для мужа, типичного ученого, не умеющего постоять за себя. Н. совершала бесконечные поездки, вовремя которых знакомилась с различными музыковедами, объясняя им теории мужа. После войны она вела переговоры с английскими оккупационными войсками, добилась выделения суммы в 4000 марок на расходы по исследовательской работе в области теории музыки.

Н. наладила связи с известными музыкальными критиками, организовывая их отзывы на работы мужа, публикации в прессе. Н. добилась даже того, что известный физик Гейзенберг подтвердил правильность математических формул в теоретических работах ее мужа. Сам супруг очень верно охарактеризовал свою жену: "Не могу представить себе ни одного человека, ни одного учреждения, которые не капитулировали бы перед тобой".

Налаживая обширные контакты в области музыки, Н. познакомилась со множеством интересных людей, с некоторыми из них дружба продолжается и по сей день. Дружеские отношения наладились у Н. с одним писателем, для которого беседы с нею были важным стимулом в его творческой работе. Он даже говорил ей: "Мои произведения - твои произведения, ведь импульсы к ним исходят от тебя". Н. говорила нам, что дружба у нее завязывается преимущественно с людьми, которых надо "активизировать", за которых нужно принимать решения; этих людей она заражает оптимизмом и поддерживает в них мужество.

Мы познакомились с Н. через ее пасынка, поступившего к нам в стационар по поводу шизофрении. В вопросах лечения сына Н. проявляла такую же напористость, как и при пропаганде искусствоведческих теорий мужа. Она изучила большое количество специальных работ по психиатрии, собрала обширную информацию обо всех когда-либо существовавших способах лечения шизофрении и предлагала их лечащим врачам сына. Н. исходила из того, что еще не все возможности терапии исчерпаны. Скептическое отношение врачей ее не смущало. Всякий новый метод, заявляла она, сначала принимают в штыки, но в конечном итоге кто-то все же дерзает и вводит его. Н. добралась до известного профессора в Будапеште и добилась из первых рук сведений о новейших данных по лечению шизофрении.

Во время наших многочисленных бесед Н. была слишком многословна, охотно переходила на личные темы, не связанные с сыном, говорила обо всем остроумно, с массой иронических замечаний. Если же мы просили ее сосредоточиться на какой-либо одной теме, она говорила кратко и конкретно. Настроение у Н. всегда было приподнятое, она охотно переводила разговор на веселые темы, сама при этом от души хохотала и просила приглашать ее почаще, чтобы выговориться и посмеяться. Рассказы Н. всегда сопровождала оживленной мимикой и жестикуляцией. Свою жизнь Н. стремилась строить по принципу: "Пережить как можно больше - в этом богатство жизни".

Спустя некоторое время сын Н. умер (острый инфаркт миокарда). Смерть сына была для нее большим горем. Несмотря на свой гипертимический темперамент, Н. была глубоко потрясена. Она все допытывалась у нас, не было ли в чем упущения, страдал ли он перед кончиной.

Перед нами женщина, которая уже в детстве проявляла исключительную активность, сделала много добра мужу и друзьям. Благодаря своей неутомимой энергии, она умела стать твердой опорой в жизни слабых людей. Она горячо заботилась и о сыне, до самой его смерти не теряла надежды на излечение его тяжелого недуга. Живость, словоохотливость, жизнерадостный нрав (лишь смерть сына погрузила Н. в состояние глубокого угнетения) также свидетельствуют о том, что личность Элизабет Н. - типично гипертимическая.

Вторая обследуемая обладает теми же особенностями темперамента, что и Н., однако они достигают у нее степени гипоманиакальной психопатии. Отрицательные проявления у нее резко преобладают.

Анна В., 1898 г. рожд. Отец был веселым, жизнерадостным, находчивым человеком, любил выпить, всегда умел быть душой общества. Много работал, постоянно брал разные приработки. Мать в юности любила петь, танцевать, но она не обладала способностью сеять вокруг себя веселье, к тому же была обидчива. Дедушка В. по отцу тоже отличался жизнерадостностью, был заядлым рассказчиком, слыл остряком, пользовался всеобщей любовью в рабочем коллективе. Сестра матери была женщиной веселой, очень смешливой, в общество всегда вносила живую струю.

В. пошла в школу в 8 лет (в связи с рахитом), училась хорошо. После окончания школы работала на кухне одного трактира, помогала жене владельца обслуживать гостей. За любую работу бралась охотно и уверенно, но работа на фабрике (сначала папиросной, затем по изготовлению мешков) у нее не спорилась. В. объясняет это так: "Мне нужна работа самостоятельная, я люблю работать по обслуживанию людей". Пыталась устроиться домработницей, снова работать в трактирах, но все это было не по ней: долго на этих местах она не могла выдержать.

И вот, наконец, В. нашла подходящее поле деятельности. Она приобретает патент на "торговлю разного рода товарами". Этот патент не связывал ее со специализацией товаров, и В. торговала товарами весьма разнообразного ассортимента. Одно время продавала мороженое, пристроившись между торговцами подтяжек и раков. Когда ее коллеги уходили "пропустить рюмочку", она не только следила за их товаром, но и успешно рекламировала его: "Такая уж у меня натура, я - женщина многосторонняя". Торговала редькой "для пьяных и полупьяных". Затем она организовала игру в кости, во время которой бойко торговала угрями: "Чем больше очков - тем толще угорь!" Некоторое время ходила с нагрудным лотком, торговала в ресторане - конфетами, печеньем, конфитюром. Начальник считал ее самой боевой продавщицей.

Торговала она и цветами на танцплощадках. Цена за букетик была стандартная - 2,5 марки: "Все равно выходило по 3 марки - не потребует же приличный мужчина 50 пфеннигов сдачи!" Мужчинам на танцплощадке охотно раздавала советы - с кем из девушек стоит, а с кем не стоит "связываться всерьез". Шутки были ее подлинной стихией, за шутки и веселый нрав она всегда получала много чаевых. Тем не менее В. вела настоящую трудовую жизнь; уже в 4 ч 45 мин она приходила на рынок, чтобы оптом закупить цветы, затем целый день вязала букетики.

Через некоторое время В. стала торговать газетами, сначала в ресторанах ("там больше дают чаевых"), затем на центральном вокзале, где ее вскоре все уже хорошо знали: она не могла не привлечь внимания своими остроумными выкриками о новостях дня и находчивыми ответами. Вечером, по окончании рабочего дня, вокруг нее собирались служащие, здесь всегда стоял хохот: остроты текли несмолкаемым потоком. Люди, смеясь, жаловались, что из-за нее "пропускают последний поезд". В. стала своего рода знаменитостью, по радио о ней передали репортаж под названием "Берлинская оригиналка". Она стала лучшей продавщицей газет столицы. К этой профессии она привлекла своего мужа, но отзывалась о нем с пренебрежением: "Он для нашего дела не годился, оборот у него был никудышный!"

Насколько В. была словоохотлива, рассказывая о своих профессиях и заработках, настолько же сдержанно она говорила о своей личной жизни, в которой ей не очень-то везло. Она была замужем три раза. Первый раз вышла замуж в 21 год. Этого мужа называла "молотобойцем", так как он, когда бывал пьян, из ревности, к которой "в общем-то не было оснований", бил ее молотком. За 4 года брака (через 4 года В. развелась) родила четверых детей, но все они, кроме последнего, умирали вскоре после родов в детдомах, куда она вынуждена была их отдавать, ибо "муж хотел делать детей, но не хотел их иметь".

Второго мужа (второй брак в 37 лет) она называла "выпивохой", он также нещадно бил В. и ей часто приходилось среди ночи уходить из дому, спасаясь от него бегством, и слоняться по улицам, "как проститутке какой-нибудь". Через три года она развелась и со вторым мужем: "Я была рада-радешенька, что от него избавилась. Прокормить я и сама себя прокормлю". Третий брак состоялся, когда ей было 57 лет. Муж умер через три месяца. Она его любила и искренне оплакивала.

После потери мужа В. стала глушить тоску алкоголем, в клинику поступила с явлениями пределирия. Когда ее называли "алкоголичкой", она резко возражала. "Я всегда умеренно выпивала, какой же лоточник не пьет хоть немного?" - говорила она. Мы спросили, не думает ли она еще раз вступить в брак. В. ответила, что последнего мужа ей не забыть. Тут же она заметила, что этот вопрос ее мало волнует, так как "найти партнера" для нее не проблема.

Во время частых обследований в клинике В. всегда была в приподнятом настроении, словоохотлива, речь пересылала остротами. Со своим врачом она здоровалась, как с хорошей знакомой. Если в комнате кроме лечащего врача присутствовал еще кто-нибудь, она немедленно вступала с этим лицом в контакт, шутила, оживленно разговаривала. Беседа врачей с ней обычно тянулась очень долго, только первое предложение В. прямо касалось поставленного вопроса, после чего она перескакивала на информацию, имевшую весьма отдаленную связь с затронутой темой.

Мы продолжали наблюдать В. и после выписки из клиники. Пока она не пила, она была вполне активной работницей, хорошо справлявшейся с порученным делом. Мы предложили ей работу уборщицы в клинике. Вскоре ее все здесь знали, так как она с каждым вступала в беседу. Рецидивы наступали постоянно, и тогда В. не выходила на работу, валялась в пьяном виде дома. Мы в этих случаях вновь помещали ее в клинику на излечение, что она всегда считала необоснованным, поскольку алкоголиком себя так никогда и не признала.

Однажды ее нашли дома мертвой. Ей было 68 лет. Накануне она много пила, причиной смерти была острая недостаточность сердца.

В семье В. были гипертимические личности. Сама В. обладала ярко выраженными гипертимическими чертами: была всегда весела, находчива, искусна в обхождении с людьми, но и деловита. Ее постоянные уклонения в сторону от темы заставляют предположить наличие скачки идей. Торможения морального порядка для нее не были характерны, но все же она старалась скрыть свои сексуальные похождения. В. не сумела воспитать своего единственного ребенка (он воспитывался в детдоме), и дело здесь не только и не столько в недостаточном чувстве материнской любви - она в общем с теплотой вспоминала о детях. Вероятнее всего, несерьезное отношение к детям объяснялось общим отсутствием сосредоточенности, полным неумением жить целеустремленно. Еще до того как В. начала пить, она не могла приспособиться к социальным рамкам, к тем требованиям, которые предъявляет жизнь к нормальным людям. В. почти непрерывно меняла род занятий, трудовых достижений у нее фактически нет.

Злоупотреблять спиртным В. начала из-за своей феноменальной беспечности, безответственности. В какой-то мере это было связано и с тем, что обстоятельства жизни В. постоянно толкали ее к рюмке.

Автор - Карл Леонгард "Акцентуированные личности"

Возбудимые личности

E-mail Печать PDF
Рейтинг пользователей: / 1
ХудшийЛучший 

Возбудимые личности

Весьма существенны черты характера, вырабатывающиеся в связи с недостаточностью управляемости. Они выражаются в том, что решающими для образа жизни и поведения человека часто являются не благоразумие, не логическое взвешивание своих поступков, а влечения, инстинкты, неконтролируемые побуждения. То, что подсказывается разумом, не принимается во внимание.

Само понятие влечения можно трактовать обобщенно, усматривая в нем, главным образом, стремление к разрядке в большей мере физического, чем морального (духовного) свойства. Вот почему в таких случаях можно говорить о патологической власти влечений. При повышенной степени реакций этого типа мы сталкиваемся с эпилептоидной психопатией, хотя прямая связь с эпилепсией отнюдь не обязательна. Возможно, в данном случае существует известное сходство с психическим складом больного эпилепсией, но внутреннего родства нет никакого.

Реакции возбудимых личностей импульсивны. Если что-либо им не нравится, они не ищут возможности примириться, им чужда терпимость. Напротив, и в мимике, и в словах они дают волю раздраженности, открыто заявляют о своих требованиях или же со злостью удаляются. В результате такие личности по самому пустячному поводу вступают в ссору с начальством и с сотрудниками, грубят, агрессивно швыряют прочь работу, подают заявления об увольнении, не отдавая себе отчета в возможных последствиях. Причины недовольства могут оказаться самыми разными: то им не нравится, как на данном предприятии с ними обращаются, то зарплата мала, то рабочий процесс их не устраивает. Лишь в редких случаях речь идет о тяжести самого труда, ибо возбудимые личности, как правило, имеют склонность к занятиям физическим трудом и могут похвастаться тут более высокими, чем у других людей, показателями. Раздражает их чаще не столько напряженность труда, сколько моменты организационные. В результате систематических трений наблюдается частая перемена места работы.

По мере возрастания гнева личности с повышенной возбудимостью от слов обычно переходят к - "делам", т.е. к рукоприкладству. Бывает, что рукоприкладство у возбудимых личностей опережает слова, так как такие люди вообще не очень склонны обмениваться мнениями, если не считать отборных ругательств. Ведь обмен мнениями равнозначен обмену мыслями, а уровень мышления таких людей довольно низок. Да они и не ощущают потребности в объяснении - ведь причина гнева и так ясна. И все же не скажешь, что поступки и действия этих импульсивных людей опрометчивы, скорее наоборот, их досада подспудно растет, постепенно усиливается и ищет выхода, разрядки. Уже одна их неповоротливость, тяжеловесность, о которой речь пойдет ниже, несовместима с быстротой реакций. Наблюдается скорее непомерное наращивание аффекта, чем его вспышка, поэтому внезапные взрывы гнева менее характерны для таких людей, гораздо типичнее его массированные проявления. Впрочем, часто и в тех случаях, когда реакция характерна именно своей интенсивностью, тоже употребляют обозначение вспыльчивость. Раздражительность, которая свойственна также и холерическим натурам, у последних не отличается подобными массированными реакциями, она более быстротечна. Когда сердится холерик, у него сразу же проявляется возмущение, протест; возбудимая личность в подобном случае бывает не столько возбуждена, сколько сосредоточена на аффекте, и то, что этот человек расстроен, часто можно определить по одной лишь мимике. На приеме у врача - а обстановка приема возбудимым личностям обычно неприятна - они чрезвычайно скупы на слова, сидят, угрюмо глядя перед собой, на вопросы почти не отвечают.

Импульсивность патологического характера относится также и к влечениям в узком смысле слова. Возбудимые личности едят и пьют все подряд, без разбору, многие из них становятся хроническими алкоголиками. Когда хочется вылить, они не думают об опасности внезапного острого опьянения и о пагубных последствиях для служебного престижа, для семейной жизни, здоровья. Среди хронических алкоголиков можно найти немало возбудимых личностей.

Импульсивны их проявления и в сексуальной сфере, однако у мужчин это не очень бросается в глаза, так как они, будучи неумеренными в половых потребностях, часто длительное время не меняют партнершу, более того - довольно прочно к ней привязываются. Впрочем, это не имеет никакого отношения к верности, просто с данной женщиной инстинкт удовлетворяется наиболее полно. Если же таких людей охватывает влечение к другой женщине, то они без раздумья ему следуют. Они неразборчивы в половых связях, особенно в юные годы, и часто становятся отцами множества внебрачных детей. У женщин также часто наблюдается постоянство в отношении избранного партнера, у немолодых женщин подобным путем нередко устанавливаются длительные половые связи. Однако возбудимые личности - молоденькие девушки, а также эпилептоидные психопатки в юном возрасте нередко полностью лишены моральных устоев и легко отдаются многим мужчинам. Некоторые эпилептоидные психопатки вступают на путь проституции.

Вообще, моральные устои в жизни возбудимых личностей не играют сколько-нибудь заметной роли. При "благоприятных" обстоятельствах они нередко совершают нечестные поступки, например берут то, что "плохо лежит". Уголовные преступления эпилептоидных психопатов-мужчин чаще всего связаны с грубыми актами насилия. У подростков наблюдаются случаи изнасилования девушек.

У возбудимых личностей обоих полов в юности нередки импульсивные побеги из дому. Нередко возбудимых подростков что-либо дома не устраивает, а простейшим выходом им кажется удрать, порвать всяческую связь с домом. Иногда эго способ избежать на некоторое время посещения школы, а что будет дальше - для них не имеет значения. Девочки во время таких побегов, попадая в бедственное положение, часто завязывают сексуальные отношения с мужчинами. Мальчики совершают взломы либо для того, чтобы чем-нибудь поживиться, либо просто в поисках ночлега.

Наблюдаются также немотивированные побеги, чаще всего тоже у подростков с легковозбудимым, импульсивным характером. Высказывания об этом в литературе мы встречаем у Ширмера. Подростки или дети часто уезжают в таких случаях далеко от дома и задерживаются в местах, "где есть на что посмотреть", но в момент побега такой цели у них могло и не быть. Поскольку лица с эпилептоидными чертами характера обладают примитивными импульсами, то возможно, что в них просыпается древний инстинкт к бродяжничеству, проявляется извечная жажда переживаний, принимающая опять-таки свою древнейшую форму. Эта жажда побуждала, возможно, когда-то людей искать все новые переживания и тем самым накапливать жизненный опыт. В своей книге "Инстинкты и первичные инстинкты" я прихожу к заключению, что примитивные (древние) инстинкты проявляются преимущественно в детском возрасте.

Когда преступность возникает на почве неудержимого инстинкта, она носит не совсем обычный характер. Хотя возбудимая личность, совершившая грубое насилие, часто характеризуется как бессердечная, бездушная, а причиной преступления считается жестокость, такая оценка основана на непонимании этих людей. Акты насилия у них вызываются не бездушием, а аффективным напряжением (стрессом). В спокойном состоянии эти люди отличаются привязчивостью, заботятся о своих детях, любят животных и нередко готовы оказать любую помощь. Эти добрые чувства социального порядка у них точно так же, как и дурные, не испытывают торможения. Однако социальный долг высшего порядка - для них в общем чуждое понятие. Они не осознают, что нельзя прогуливать уроки, что нельзя до безобразия напиваться, что пропустить хотя бы один день на работе разрешается только по весьма уважительной причине, что перед начальником работник обязан отчитываться.

Сходство проявлений эпилептоидной психопатии с изменениями характера эпилептического порядка проявляется еще и в тяжеловесности мышления. У возбудимых личностей констатируется замедленность мыслительных процессов. Затруднено даже восприятие чужих мыслей, так что часто приходится прибегать к долгим и детальным объяснениям, для того чтобы быть правильно понятым ими. Особенно бросается в глаза замедленность мышления тогда, когда обследуемому нужно хотя бы немного задуматься над ответом. Задавая простейшие вопросы, приходится подолгу ждать ответа. Если же предоставить такому человеку возможность говорить, не перебивая его, то замедленность проявляется в чрезмерной обстоятельности. Они рассказывают о мелких подробностях, "размазывают" их, а на информацию по существу их все равно приходится "наводить".

Интеллектуальную тяжеловесность эпилептоидных психопатов можно, как правило, распознать в самом простом разговоре, но особенно ясно она видна при опросах с целью проверки интеллектуального уровня. Так же убедительно доказывается тяжеловесность мышления и пробой на продуктивность. Испытуемому предлагают в течение 3 мин назвать как можно больше предметов. Нормальный человек называет не менее 60 понятий, эпилептоидный психопат значительно от него отстает.

Тяжеловесность мышления, затрудняющая и внутреннее переключение психики, может проявиться и в педантичности, которая, однако, далеко не так четко проявляется у эпилептоидных психопатов, как у большинства эпилептиков.

Более или менее четко проявляющиеся признаки возбудимой личности могут несколько сглаживаться наличием природного ума, однако не настолько, чтобы снять движущую силу инстинкта. Решение, которое импульсивными людьми принимается в нормальном состоянии, "в здравом уме", следующий же приступ эмоционального возбуждения может свести на нет. Особенно заметно это у возбудимых детей. Можно прилагать любые усилия, взывать к благоразумию, неотступно вести намеченную тактику - и все же воспрепятствовать проявлению импульсивных реакций невозможно. Ни в одном из случаев акцентуации другого рода воспитательное воздействие не является столь труднодостижимым. Возможно, это происходит в силу того, что сама сфера инстинктов, которая порождает импульсы, остается недоступной для воспитательных мероприятий. Впрочем, по мере созревания личности наблюдается некоторое улучшение. При различных побуждениях и "соблазнах" повседневной жизни у этих людей оказывается достаточно самоконтроля, чтобы удержаться от безрассудства. И лишь при необычных, острых аффективных напряжениях самоконтроль исчезает.

Общие черты у эпилептоидных психопатов и эпилептиков наблюдаются не только в психике. Часто у них отмечается атлетическое телосложение. Отличаясь большой физической силой, возбудимые личности в состоянии аффекта могут становиться зверски жестокими - ведь уже под влиянием одного лишь аффекта физическая сила возрастает.

Чтобы представить картину как можно более четко, я в изложении касался пока не столько возбудимых личностей, сколько эпилептоидных психопатов. Поэтому как первый пример я описываю обследуемого, которого нельзя безоговорочно отнести к психопатам, несмотря на наличие у него характерных для них черт.

Хельмут Х., 1921 г. рожд., по профессии историк. В школе учился хорошо. По окончании вуза получил специальность германиста и историка, работает в научно-исследовательском институте. Женат с 1955 г., имеет двоих детей.

У Х. уже давно намечается склонность к импульсивным реакциям, но в присутствии посторонних лиц он обычно сдерживается. Очень груб в обращении с женой, с детьми, сорит ругательствами, но до насилия дело не доходит.

Если ему не удается "сильно отреагировать", то он все равно ищет способа "разрядиться": стучит кулаками по столу, рвет и разбрасывает свои деловые бумаги, выбегает из дому. Любая мелочь способна вызвать у Х. состояние аффекта. В магазине, например, совсем короткое ожидание в очереди доводит его до такого раздражения, что он не способен сдержаться. При конфликтах дело нередко доходит до истошных криков. Х. осуждает свое недостойное поведение, но не может держать себя в руках. Несколько раз пытался подавлять возмущение алкоголем. Во время длительных конфликтов раздражительность Х. увеличивалась еще и в связи с тем, что он лишался сна. В состоянии возбуждения и после него нередко впадал в депрессию, таил мысли о самоубийстве.

В клинике, во время приема, обследуемый полностью осознавал свою патологическую возбудимость, был подавлен ею. Склонность к самоубийству оказывалась то своеобразным выражением возбуждения, так как последнее проявлялось не только в гневе, но и в депрессии, то носила характер реакции.

Х. прилагал много стараний, чтобы стать сдержанным. Он неоднократно подавлял ругательства, готовые вот-вот сорваться с языка. Несмотря на высоко развитый интеллект Х., в беседах с ним сказывалась замедленность, заторможенность. Его мысли часто упорно и непродуктивно кружились вокруг какой-то побочной темы, переключиться на главное ему было нелегко. При выписке из клиники Х. твердо верил, что ему удастся в будущем справиться с собой. И действительно, после выписки Х. из стационара конфликтов в институте стало значительно меньше.

Перед нами обследуемый, сочетающий легкую возбудимость со склонностью к аффективным взрывам. Если что-либо противоречит его желаниям, его все сильнее охватывает внутреннее раздражение, требующее разрядки. То, что параллельно со вспышками гнева проявляются черты депрессии, - явление обычное. У некоторых возбудимых личностей состояние психического расстройства нередко носит депрессивный характер, что толкает их в конечном итоге к самоубийству. Депрессивная настроенность требует разрядки в такой же мере, как и возбуждение.

Медлительность мышления у Х., несмотря на развитость интеллекта, подтверждает наличие акцентуации. С другой стороны, у него намечается и возможность компенсации аномальной готовности к определенным реакциям. Обследуемый все же не был полностью во власти своих эмоций. Пока не прибавилась дополнительная нагрузка в виде конфликтов, он способен был владеть собой. Эмоциональная возбудимость Х. не послужила препятствием также и к продвижению по службе. После лечения он вернулся на прежнее место работы.

У следующего обследуемого психическая зависимость от эмоций и влечений выражена более ярко, но и его состояние, в основном, не выходит за пределы нормы.

Клаус Ш., 1928 г. рожд. В школе учился хорошо, но часто менял место учебы, что сказывалось на успеваемости. По профессии он преподаватель экономики, хотя в свое время не смог довести до конца дипломный проект. Перегрузка по месту работы, тщетные поиски квартиры - все это доводило его до отчаяния. В порыве отчаяния он однажды выбил оконное стекло, в другой раз швырнул в стелу тяжелую чернильницу. Когда жена заговорила о клинике, он вначале очень возмутился, но позднее согласился.

В клинике Ш. рассказал, что к своей профессии он пришел не прямым путем. Сначала думал стать художником, но затем в нем заговорили педагогические склонности. Однако и на этом поприще он успел уже несколько раз изменить уклон. В 18 лет он убежал из дому, чтобы поступить в иностранный легион, но через несколько дней вернулся в семью. В браке - постоянные столкновения (может ударить жену по лицу). Однажды избил пожилого прохожего за то, что тот якобы неуважительно обратился к его теще. После подобных выпадов всегда испытывает глубокий стыд. Преподавателем считается хорошим, но несколько педантичным. Во время беседы часто останавливается, подыскивая нужное слово, формулировку.

В клинике отличался особой медлительностью. В пробе на продуктивность назвал 56 понятий. Несколько раз обнаруживал резкую раздражительность, однако после разъяснения и увещеваний Ш. признавал свою неправоту. При выписке верил в то, что обретет самообладание.

Мы видим и на примере Ш., как трудно таким людям справляться с обуревающим их возбуждением. Медлительность мышления подтверждает наличие акцентуированной возбудимости. Однако последняя в целом не мешает нормальному ходу жизни.

Приведем теперь пример обследуемого, злоупотребляющего алкоголем, описанного Ширмером в нашем коллективном труде.

Вилли П., 51 год, слесарь по ремонту машин. Из семьи пьяниц: отец пьет пиво, легко возбуждается, неумеренно пил слабоумный брат матери, дед по матери - алкоголик, отличающийся пароксизмами гнева.

С момента окончания обучения П. работает по специальности, место работы меняет редко.

После полового созревания, которое наступило в 16 лет, резко изменился его характер. До этого П. был приветливым и спокойным, теперь стал легко приходить в ярость, сделался грубияном.

П. всегда молчалив - и в будни, и праздники. Любит, чтобы кругом царил покой, "тогда и работается хорошо". Ложится не позднее 19 ч, встает в 4 ч 30 мин. Любит в свободное время выполнять разные домашние работы, в чем проявляет большую сноровку. Охотно помогает соседям нарубить дров, сложить их, денег за это не берет. По окончании работы, молчаливый и угрюмый, отправляется домой. "Его никогда не увидишь веселым", - говорит мать.

П. легко раздражается и тогда ругается, кричит, приходит в бешенство. "Отреагировав" таким образом, молча продолжает работать. На заводе пока до эксцессов не доходило, но во время приступа он "весь дрожит", работать нормально не может, хотя и молчит. Его начальник сообщил, что примерно недели три П. "держится", а затем словно специально ищет повод для ссоры. Случается, что в припадке гнева бьет жену, а потом очень жалеет об этом.

Пить начал в 1944-1950 гг. В этот период он был военнопленным во Франции и работал у крестьянина-виноградаря. "Там с утра до ночи пили, как встанут, так и начинают". Здесь П. привык к вину. Вернувшись на родину, он год не пил, затем начал пить водку и пиво (вино в ГДР трудно было достать). Вначале пил в трактире, изредка, а затем стал пить дома в одиночку. В состоянии опьянения П. более легко возбудим, чем будучи трезвым. Его называют "быком". Он ругается нецензурными словами, избивает жену. Жена об этом рассказала нам с опаской: "Не узнал бы, а то убьет".

У П. возбудимый характер проявляется весьма ярко. Его склонность к сильным взрывам гнева сочетается с общей тяжеловесностью. Угрюмое поведение характерно у П. для периодов "затишья". Однако угрюмость не обязательна: в клинике, например, П. был спокоен и доволен; с удовольствием работал он у соседей, оказывая им помощь в хозяйстве по собственной инициативе. Благодаря старательности в физическом труде, явно доставлявшем ему удовольствие, в асоциальном поведении П. многое сглаживалось. Поскольку проявления насилия у

П. обычно были связаны со злоупотреблением алкоголем, можно полагать, что при отсутствии этого возбуждающего средства он был бы вполне уравновешенным человеком.

В детстве способность управлять влечениями и эмоциями понижена даже у нормальных детей, осознанный контроль поступков у них еще отсутствует. Вследствие этого особенности возбудимых личностей и эпилептоидных психопатов в детстве проявляются особенно резко.

Привожу пример ребенка, описанного Рихтером в нашем совместном труде.

Рената М. поступила в наше детское отделение в 8,5 года. Рената - внебрачный ребенок. Мать, вполне добропорядочная и аккуратная женщина, сдала ее в интернат, потом вышла замуж, сейчас имеет двоих детей. Когда Ренате было 1,5 года, ее удочерил родной отец, человек легкомысленный, с яркими сексуальными проявлениями. К этому времени он успел жениться, и мачеха очень привязалась к Ренате: когда появились трудности с воспитанием девочки, она даже оставила работу.

Рената родилась нормальным ребенком, но развивалась несколько замедленно. Особенно это ощущалось в развитии речи. С четырех лет посещала детский сад. Несмотря на то что к ней относились дома очень заботливо, она несколько раз убегала в город, вместо того чтобы играть в доме или во дворе. Рената неряшлива, с игрушками обращалась небрежно. Это очень ласковая девочка, любит проявления нежности, но временами бывает угрюма.

Уже через две недели после поступления в школу начались жалобы учителей. Рената не подчинялась никаким правилам, во время уроков расхаживала по классу, пела, шалила, убегала в коридор. Но во всем этом как-то не ощущалось естественной для детей живости, шалости ее были какие-то неуклюжие. Иногда Рената вообще не поддавалась никакому воздействию. В такие периоды она убегала из школы или из дому. Девочка не объясняла своих побегов, говорила только, что думала скоро вернуться. Иногда она опаздывала на занятия или вообще не появлялась в школе. Неоднократно полиция доставляла ее домой. Уходя из дому или из школы, Рената бродила по городу, рассматривала витрины магазинов.

Будучи во втором классе, она начала воровать небольшие суммы из кошелька мачехи, порой и у посторонних людей. Деньги уходили на воздушные шарики, мороженое, молочный коктейль. В магазине самообслуживания она стащила пирожные. В проступках никогда не сознавалась. Только угрозой тяжелого наказания можно было выудить у нее признание вины.

Вообще Рената много лгала. На замечания девочка реагировала упрямо и даже возмущенно, наказания на нее не действовали. Вскоре после очередного скандала она начинала вести себя так, словно ничего и не было. С детьми она ладила, у нее было несколько подружек.

Положение становилось все хуже, девочку, наконец, отправили в клинику. Рената в момент поступления была высокой стройной девочкой. Ее поведение не отличалось постоянством. Обычно она была услужлива, приветлива, но порученное дело выполняла медленно и крайне небрежно. Умственное развитие ее несколько ниже среднего. Иногда становилась угрюмой, необщительной. В такой момент могла побить окружающих ребят, однажды ударила больную девочку в живот. В это время в играх не участвовала, никаких поручений не выполняла.

В детской группе искала контактов со старшими мальчиками, старалась привлечь их внимание, показываясь перед ними полураздетой. Если же мальчики подходили к ней, она пускалась наутек с криком, что они хотели "подсмотреть".

Не могло быть и речи о том, что отрицательные стороны характера Ренаты являются результатом неправильного воспитания. Мачеха искренне любила девочку, очень заботилась о ней. Поведение Ренаты не изменилось и тогда, когда она попала в ровные воспитательные условия нашего детского отделения. Если Ренату ничто не злило и особо не соблазняло, она казалась милым ребенком с мягким, добрым характером. Это характерно для всех эпилептоидных детей. Мы уже упоминали о том, что при данной структуре личности не исключены социальные контакты, вполне человечные эмоциональные реакции. Однако гораздо ярче представлена обратная сторона - Рената порой оказывалась всецело во власти асоциальных побуждений. Она убегала из дому и из школы, когда ей вздумается, по самому пустяковому поводу. Она воровала, чтобы полакомиться сластями, и при этом лгала безапелляционно, лишь бы отвести от себя подозрение. За наказанием следовали упрямство и гневные реакции. Злясь на других детей, она, не задумываясь, избивала их. Этот восьмилетний ребенок не был чужд и сексуальных устремлений (эпизод со старшими мальчиками).

Эпилептоидные черты характера у детей встречаются нередко. В нашем детском отделении, куда поступает множество детей с резким отклонением в поведении, встречались, далеко не к радости воспитателей, и возбудимые личности. Импульсивные упрямые реакции детей способны вызвать добрую и снисходительную улыбку лишь тогда, когда эти дети значительно младше Ренаты. Чем старше ребенок, тем сложнее бороться с его распущенностью.

В отношении детей с таким характером, как у Ренаты, встает вопрос о дальнейшей их судьбе. Воспитательное воздействие на эпилептоидов вообще затруднено. Кроме того, отец Ренаты относится к той же психической категории (возбудимых личностей), что и дочь. Учитывая все это, мы не можем дать обнадеживающего прогноза.

В период полового созревания, когда на человека с особой силой обрушивается волна физических влечений, асоциальные проявления возбудимых личностей усиливаются. Те лица, которые в детстве казались более или менее уравновешенными, становятся теперь вызывающе грубыми.

Обе девушки, описываемые ниже, после полового созревания стали отличаться вульгарностью и преступными склонностями.

Маргот Г. появилась у меня на приеме впервые в 25 лет. Отец - пьяница, склонный к припадкам возбуждения (во время опьянения, например, бьет посуду). Мать в такие периоды запирает от него детей. Впрочем, она и сама выпивает. Сестра обследуемой тоже алкоголичка. Двое ее братьев, как и отец, уже несколько раз отбывали наказание за нанесение побоев.

Сама обследуемая - особа крепкая, грубо сколоченная, охотно берется за тяжелый физический труд. Пьет с 15 лет. Когда спиртного у нее нет, хорошо и успешно трудится. В детстве один раз убегала из дому, но вернулась сама; дважды уводила чужой велосипед и оставляла в незнакомом месте. Уже будучи взрослой, дважды воровала велосипеды, объясняя это тем, что украли ее собственный. У мужчины, искавшего с ней интимного сближения, вытащила из пиджака бумажник с деньгами. Обвиняется в краже портфеля. В сексуальной области патологические инстинкты не проявляются.

Особым развитием интеллект Маргот не отличается, но и дебильной ее назвать нельзя. Во время обследования она показала себя неприветливой, угрюмой, скупой на слова, что типично для эпилептоидов. Еще больше она замкнулась, когда речь зашла о нарушениях ею закона. Насилия она не совершала, видимо, пол спасал ее от такого рода эпилептоидных реакций, в то время как отец Маргот и оба брата обвинялись именно в насильственных преступлениях (избиение, нанесение увечий).

Герда Р., 21 год, занималась профессиональным воровством, уже шесть раз была задержана с поличным. Кражи совершала обычно у мужчин, с которыми была в интимных отношениях, а также при других обстоятельствах. Нередко ночевала в гостинице, затем уходила, не заплатив за номер. Во время собеседования выражала крайнее неудовольствие. О наказуемых деяниях ничего не хотела говорить. Умственное развитие Герды в норме.

Эпилептоиды часто встречаются среди проституток. Поскольку влечения у эпилептоидов преобладают над разумом, они часто рано начинают половую жизнь. Легко, без особых колебаний они соглашаются на то, чтобы их сексуальные похождения стали источником материального обеспечения. Совершение ими кражи

- явление такого же характера, как и беспорядочная половая жизнь.

У эпилептоидов-подростков мужского пола импульсивные поступки бывают еще опаснее.

Ханс-Иоахим Ц. в 16 лет, когда я познакомился с ним, имел уже немалый жизненный опыт. С одиннадцатилетнего возраста часто убегал из дому, затем доставлялся через полицию. Часто пропускал занятия в школе. На выговорах за плохое поведение, на расписках за получение библиотечных книг подделывал подписи родителей. Нередко хвастался вещичками, которые он якобы где-то нашел, на самом же деле он их крал. В 15 лет совершил нападение с целью ограбления (деньги ему нужны были, чтобы купить билеты в кино). Это было на улице в отдаленной части города. Ц. набросился сзади на одиноко идущую женщину, повалил ее на землю и отнял сумочку. После этого его поместили в интернат, откуда он скоро сбежал к бабушке, у которой украл несколько сот марок. На эти деньги он приобрел радиоприемник и башмаки. Затем снова интернат, а в 16 лет - снова побег оттуда с товарищем. Вдвоем они взломали гараж, украли два мопеда и на них вновь отправились к бабушке. На этот раз

Ц. украл у нее 1800 марок, на которые накупил всякой всячины: портфель, будильник, два топора, шесть стрел, нож, карты, бумажник. По 250 марок он раздал школьным товарищам, остаток - 460 марок - спрятал в туалете. Примерно в это же время он украл велосипед и разъезжал на нем по городу.

Когда я обследовал Ханса, он был в угнетенном состоянии, на вопросы отвечал неохотно. Не хотел говорить четко, хотя я просил его об этом несколько раз. Фразы произносил очень медленно, строил их громоздко. В пробе на продуктивность он за 3 мин назвал всего 36 предметов. Интеллект Ханса в норме.

Объясняя причину множества своих уголовно наказуемых выходок, он твердил лишь одно: пребывание в школе ему не нравилось, дома он тоже "не мог больше выдержать", а деньги ему были нужны. Когда я попытался разбудить его эмоции, спросил, что же в жизни ему милее всего, он сначала еще больше насупился: никого он не любил и ничто его не интересует - таков был ответ. Но по ходу дальнейшего разговора им все больше овладевала депрессия. Что уж ему теперь говорить! Теперь все кончено. Он прежде очень интересовался химией, но ведь если сейчас вновь угодит за решетку, то для специального образования, отбыв срок, будет уже слишком стар. В словах его чувствовалось сильное внутреннее волнение, в эти минуты Ханса никак нельзя было назвать бесчувственным, черствым.

Мы видим, что этот подросток совершенно безвольно поддавался тем соблазнам, с которыми его сталкивала жизнь. Следует отметить, что у ребенка и подростка сфера желаний вообще исключительно активизирована. Что же говорить о таких подростках, у которых присоединяется патологическая подверженность влечениям, как у взрослого человека с возбудимым типом личности. Преступное действие может быть вызвано только глубоким аффективным напряжением, предельно сильным раздражением.

У Ханса эпилептоидный механизм поведения подтверждается и

тяжеловесностью мышления. Существенно то, что у него удалось вызвать

нормальные эмоции, которые лишь прикрывались сферой инстинктов.

Эпилептоидных преступников во время врачебной экспертизы часто признают "бесчувственными". Эти выводы чересчур прямолинейны: исходя из жестокости, с которой было совершено преступление, заключают, что преступник лишен нормальных человеческих чувств. Это впечатление еще усиливается, когда эпилептоид недовольно реагирует на опрос и с раздражением отвечает тогда, когда следовало бы демонстрировать глубокое раскаяние. В таких случаях нужно уметь найти подход - лишь тогда удастся приподнять завесу над эмоциональной жизнью пациента.

А человеческого облика не был лишен даже тот убийца, к описанию которого я перехожу.

Хорст Д., 1936 г. рожд., впервые подвергался врачебной экспертизе после того, как в семнадцатилетнем возрасте едва не стал опасным преступником, покушаясь на жизнь старика. Медицинский эксперт дал следующее заключение: "Интеллектуальный уровень Д. невысок, но он не дебилен. Бросается в глаза бездушие, отсутствие хотя бы намека на раскаяние в своем преступлении; он жалеет лишь об одном - что навсегда попадет "за решетку".

В школе обследуемый дважды оставался на второй год. Отец был на войне, матери справиться с Д. было не под силу. Вместо того чтобы ходить в школу, он воровал продукты, белье, часто все это перепродавал. Попал в интернат для малолетних преступников, бежал оттуда. Однажды в пылу драки Д. схватил железные грабли и нанес ими удар по голове одному из своих противников. Тот с тяжелым ранением был отправлен в больницу. Работал Д. частично в сельском хозяйстве, частично на производстве. Часто менял место работы, много пил. В 16 лет украл из сумочки, стоявшей в магазине, кошелек с деньгами. В 17 лет пытался растлить малолетнюю.

Когда Д. было 17,5 года, он проживал в комнате совместно с 73-летним стариком. У них происходили крупные ссоры. Однажды старик обвинил Д. в краже его перчаток, которые сам же и положил куда-то. Такие необоснованные обвинения Д. слышал от забывчивого старика часто и затаил на соседа злобу. Однажды Д. увидел в руках у старика 50 марок. Войдя вскоре после этого в комнату, Д. заметил, что старик дремлет у печки. Он схватил стоявшую поблизости кочергу и с силой ударил ею старика по голове. Старик потерял сознание. Д. перетащил его в кладовку, нанеся еще несколько ударов по лицу, "для верности". В момент, когда он хотел удалиться с 50 марками, его задержали. Тяжело раненный им старик выжил, а Д. в течение 5 лет отбывал наказание в тюрьме.

В 24 года он женился, а в 25 лет предстал перед судом за нанесение тяжелых телесных повреждений жене. В 26 лет Д. развелся. Драку, особенно под действием алкоголя, он затевал довольно часто.

В 27 лет Д. в пьяном состоянии начал избивать собутыльника, который, зная о его судимостях, глумился над ним. Собутыльник в долгу не остался. Д. нанес ему несколько ударов связкой тяжелых металлических ключей, а когда тот упал, стал бить его по голове сапогами. Когда раненый мог уже только стонать, Д. удалился. Изувеченный умер там же, на месте преступления.

Д. объяснил свой поступок яростью против обидчика, назвавшего его "уголовником и растлителем". Вначале он не собирался так расправиться с "этим типом". Но "когда он начал мне угрожать, мне стало безразлично, что с ним будет, и я затоптал его ногами".

Во время обследования Д. показал себя человеком весьма ограниченным, но не дебильным. Был подавлен, говорил мало - ронял отдельные слова. О совершенных им ранее преступлениях не хотел говорить. Мы спросили: раскаивается ли он. Д. ответил: "К чему? Что же я сейчас могу сделать? Ведь мертвого не разбудишь..." Из этого можно было заключить, что он вообще не понимает всего ужаса совершенного им преступления.

Независимо от всего содеянного им я попытался выяснить этическую позицию Д. Тут на его лице появилась тень улыбки. Он рассказал, что очень любит сестер и братьев, что младшего брата даже часто выручал из беды. Любит родителей. Очень жалеет животных - коров, которых ему приходилось доить, лошадей, на которых ездил, за которыми смотрел. Он никогда не ударил ни одной лошади, а те каждый его приход встречали трогательным ржанием. Д. привлекал других кучеров к ответу за жестокость в обращении с животными. К детям он тоже всегда хорошо относился. Детям сестры постоянно привозил сладости, и они его очень любили.

Даже говоря о приятном для себя, обследуемый оставался безрадостным, скупым на слова, тяжеловесным.

В пробе на продуктивность повторилась характерная для эпилептоидов замедленность - Д. насчитал всего 28 предметов. Зато он обладал практической смекалкой, работал быстро, был, по словам его начальника, "парень с головой". Сам Д. говорил, что с заданиями по работе справляется быстрее других.

И у этого обследуемого мы наблюдаем черты возбудимой личности или, точнее, эпилептоидной психопатии. Он пропускает занятия, становится вором, убегает из интерната, защищается при драке граблями и наносит тяжелое ранение сверстнику. Д. напивается до бесчувствия, ему безразлично, где работать, он часто меняет место работы, постепенно превращается в хронического алкоголика. Попытки растления связаны с полной деградацией в сексуальной сфере. В 17 лет Д. чуть не убил человека, поведение которого его раздражало, и присвоил себе его деньги. Наконец, в 27 лет он зверски избивает человека, вызвавшего перед тем его безумное раздражение. Когда этот человек стал угрожать, что донесет на него полиции, аффект Д. возрос непомерно, в результате чего он растоптал своего противника ногами.

Однако нельзя ограничить рассмотрение психики Д. только этими фактами. Его оценка как жестокого, бессердечного человека не дает полной характеристики. Он становится бездушным лишь тогда, когда аффект полностью овладевает им. Когда Д. спокоен, его не назовешь холодным и бесчувственным. Об этом свидетельствует его любовь к детям, к животным. В состоянии аффекта он, конечно, куда более груб и страшен, чем товарищи по работе, которые не совершат насилия. Однако многие из них в спокойном состоянии более черствы и злы, чем Д.

Не должен вводить в заблуждение и тот факт, что эпилептоиды не раскаиваются в своих преступлениях. Если непоправимое произошло, они стараются предать его забвению. Ведь истинное раскаяние предполагает взвешивание, анализ, в результате чего можно осознать значение проступка и представить себе его возможные последствия. Эпилептоидам такой анализ не свойствен. Если их расспрашивать о факте преступления, то они выразят лишь мрачную досаду по поводу того, что им "напомнили", но не проявят никакого желания "копаться" в прошлом. Последнее особенно характерно для детей, у которых вообще аффект быстрее улетучивается из памяти. Поэтому у экспертов в отношении Д. вначале сложилось ошибочное мнение, что у него нет "ни намека на раскаяние" в своем преступлении.

Д. - типичный эпилептоид. Это проявляется и в тяжеловесных реакциях, и в замедленности пробы на продуктивность. Об этом же свидетельствует и невысокий уровень его интеллектуального развития. С физической стороны диагноз подтверждается тем, что обследуемый - человек плотный, явно атлетического сложения.

Если внимательно вдуматься в приведенные выше описания, особенно убийцы, то можно прийти к выводу, что у этих примитивных личностей эпилептоидного типа отсутствует ("выпадает") тот участок развития психики, в ведении которого находятся этические общественные нормы. Эта филогенетически новая сфера человеческой психики, на уровне которой благоразумие обретает господство над инстинктами и неконтролируемыми побуждениями, у таких личностей вообще не развита.

Каждый психический слой обладает сложной природой, поэтому, безусловно, возможны случаи, в которых компоненты того или иного слоя представлены лишь частично. Например, существуют лица, тяжеловесные и медлительные в своих реакциях, не склонные, однако, к вспышкам гнева или к частой перемене места работы. Лица эти, если данные черты их характера четко обрисованы, реагируют вяло и медленно, как и эпилептоиды, и при самом тщательном опросе нельзя установить у них проявлений раздражительности или импульсивности. Эти люди добились хорошего положения, не собираются менять место работы, вполне удовлетворены занимаемой должностью. Создается впечатление, что, благодаря своей тяжеловесности, они и профессионально как бы малоподвижны, а поэтому скорее представляют свойства, прямо противоположные "летунству".

У некоторых людей сходной с эпилептоидами чертой является скрупулезность мышления, его педантичность. В своем поведении они не медлительны, не обнаруживают и признаков моральной инертности. Нередко мы видим их на высоких постах. Такие люди не способны рассказать о чем-либо без упоминания абсолютно несущественных деталей, они не могут не начать издалека, вплетают в свое сообщение разные несущественные моменты, имеющие к сути дела лишь косвенное отношение. Часто они повторяются, чтобы "сформулировать поточнее". Полагаю, что многим, присутствовавшим на дискуссиях, различных заседаниях, знаком этот тип. Уже в момент, когда они просят слова, знаешь, что надо запастись терпением, чтобы выслушать их до конца. Психиатру легко установить, что при четкой выраженности данной акцентуации перед нами открывается как раз та картина, которую мы наблюдаем при эпилептоидной педантичности. Правда, при углубленном обследовании можно выяснить, что у некоторых лиц их реакции в аффекте отмечаются какой-то неуправляемостью, однако у многих акцентуация ограничивается лишь своеобразным мыслительным педантизмом.

Таким образом, резкие, ярко выраженные проявления общей тяжеловесности или скрупулезной педантичности мышления акцентуированных личностей дают основание говорить об эпилептоидной психопатии.

Автор - Карл Леонгард "Акцентуированные личности"

Страница 29 из 29


Warning: Illegal string offset 'active' in /var/www/socionic/data/www/socionic.ru/templates/ja_teline_iii/html/pagination.php on line 129

Warning: Illegal string offset 'active' in /var/www/socionic/data/www/socionic.ru/templates/ja_teline_iii/html/pagination.php on line 135

Warning: Illegal string offset 'active' in /var/www/socionic/data/www/socionic.ru/templates/ja_teline_iii/html/pagination.php on line 129

Warning: Illegal string offset 'active' in /var/www/socionic/data/www/socionic.ru/templates/ja_teline_iii/html/pagination.php on line 135

Warning: Illegal string offset 'active' in /var/www/socionic/data/www/socionic.ru/templates/ja_teline_iii/html/pagination.php on line 129

Warning: Illegal string offset 'active' in /var/www/socionic/data/www/socionic.ru/templates/ja_teline_iii/html/pagination.php on line 135

Warning: Illegal string offset 'active' in /var/www/socionic/data/www/socionic.ru/templates/ja_teline_iii/html/pagination.php on line 129

Warning: Illegal string offset 'active' in /var/www/socionic/data/www/socionic.ru/templates/ja_teline_iii/html/pagination.php on line 135

Warning: Illegal string offset 'active' in /var/www/socionic/data/www/socionic.ru/templates/ja_teline_iii/html/pagination.php on line 129

Warning: Illegal string offset 'active' in /var/www/socionic/data/www/socionic.ru/templates/ja_teline_iii/html/pagination.php on line 135

Warning: Illegal string offset 'active' in /var/www/socionic/data/www/socionic.ru/templates/ja_teline_iii/html/pagination.php on line 129

Warning: Illegal string offset 'active' in /var/www/socionic/data/www/socionic.ru/templates/ja_teline_iii/html/pagination.php on line 135

Warning: Illegal string offset 'active' in /var/www/socionic/data/www/socionic.ru/templates/ja_teline_iii/html/pagination.php on line 129

Warning: Illegal string offset 'active' in /var/www/socionic/data/www/socionic.ru/templates/ja_teline_iii/html/pagination.php on line 135

Warning: Illegal string offset 'active' in /var/www/socionic/data/www/socionic.ru/templates/ja_teline_iii/html/pagination.php on line 129

Warning: Illegal string offset 'active' in /var/www/socionic/data/www/socionic.ru/templates/ja_teline_iii/html/pagination.php on line 135

Warning: Illegal string offset 'active' in /var/www/socionic/data/www/socionic.ru/templates/ja_teline_iii/html/pagination.php on line 129

Warning: Illegal string offset 'active' in /var/www/socionic/data/www/socionic.ru/templates/ja_teline_iii/html/pagination.php on line 135