“НАДЗИРАТЬ И НАКАЗЫВАТЬ” (“Surveiller et punir”. Paris, 1975) — работа Фуко. Подзаголовок книги — “Рождение тюрьмы”. Начиная книгу с описания публичной казни некоего Дамьена, покушавшегося на Людовика XV (1757), а также воспроизводя распорядок дня для Парижского дома малолетних заключенных (1838), Фуко приходит к выводу о том, что в течение менее чем века (середина 18 — первая треть 19 в.) произошло “исчезновение публичных казней с применением пыток”: “за несколько десятилетий исчезло казнимое, пытаемое, расчленяемое тело, символически клеймимое в лицо или плечо, выставляемое на публичное обозрение живым или мертвым. Исчезло тело как главная мишень судебно-уголовной репрессии”.
В итоге, по мысли Фуко, “наказание постепенно становится наиболее скрытой частью уголовной процедуры”; “из наказания исключается театрализация страдания”. Наказание переходит из области “едва ли не повседневного восприятия” в сферу “абстрактного сознания”: правосудие больше не берет на себя публично ответственность за насилие, связанное с его отправлением.
По Фуко, “техника исправления вытесняет в наказании собственно искупление содеянного зла и освобождает судей от презренного карательного ремесла”. Происходит ослабление власти над телом человека; “тело служит теперь своего рода орудием или посредником: если на него воздействуют тюремным заключением или принудительным трудом, то единственно для того, чтобы лишить индивида свободы, которая считается его правом и собственностью. […] На смену палачу, этому прямому анатому страдания, приходит целая армия специалистов: надзиратели, врачи, тюремные священники, психиатры, психологи, воспитатели”. “На что же направлена в настоящее время (и по сей день) система исполнения наказаний? — вопрошает Фуко и сам отвечает, цитируя Мабли: — “Наказание, скажем так, должно поражать скорее душу, чем тело”. “Преступление и проступок” как объект судебно-уголовной практики глубоко изменилось: судят юридические объекты, определенные в Кодексе, но, согласно Фуко, “судят также страсти, инстинкты, аномалии, физические недостатки, неприспособленность, последствия воздействия среды или наследственности; наказывают акты агрессии, но через них и агрессивность… убийства, но также влечения и желания”. Общество, таким образом, начало судить уже не преступления, а “душу” преступников, в структуру судопроизводства и вынесения судебного приговора “внедрился целый комплекс оценочных, диагностических, прогностических и нормативных суждений о преступном индивиде”. (С точки зрения Фуко, “душа в ее исторической реальности… порождается процедурами наказания, надзора и принуждения”.) Как подчеркивает Фуко, под возросшей мягкостью наказания можно уловить смещение точки его приложения, а вследствие этого — “целое поле новых объектов, новый режим истины и множество ролей, дотоле небывалых в отправлении уголовного правосудия.
>Знание, методы, “научные” дискурсы формируются и постепенно переплетаются с практикой власти наказывать”. Цель “Н.иН.”, по формулировке самого
Фуко, “сравнительная история современной души и новой власти судить, генеалогия нынешнего научно-судебного единства, в котором власть наказывать находит себе основания, обоснование и правила, благодаря которому она расширяет свои воздействия и маскирует свое чрезмерное своеобразие”. В этом контексте Фуко формулирует четыре “основных правила” своего исследования: 1) наказание необходимо рассматривать как сложную общественную функцию; 2) карательные методы суть техники, обладающие собственной спецификой в более общем поле прочих методов отправления власти; наказание, таким образом, выступает определенной политической тактикой; 3) история уголовного права и история гуманитарных наук имеют общую “эпистемолого-юридическую” матрицу; технология власти должна быть положена в основу как гуманизации уголовного права, так и познания человека; 4) появление “души” в сфере уголовного правосудия, сопряженное с внедрением в судебную практику корпуса “научного” знания, есть следствия преобразования способа захвата тела как такового отношениями власти. Как отмечает Фуко, в современных обществах карательные системы должны быть вписаны в определенную “политическую экономию” тела.
Тело захватывается отношениями власти и господства главным образом как производительная сила, но оно становится полезной силой только в том случае, если является одновременно телом производительным и телом подчиненным. По Фуко, “возможно “знание” тела, отличающееся от знания его функционирования, и возможно овладение его силами, представляющее собой нечто большее, нежели способность их покорить: знание и овладение, образующие то, что можно назвать политической технологией тела”.
Призывая анализировать “микрофизику власти”, Фуко постулирует, что власть — это стратегия, а не достояние, это “механизмы, маневры, тактики, техники, действия”. Это “сеть неизменно напряженных, активных отношений”, а не “привилегия, которой можно обладать”. Это “совокупное воздействие стратегических позиций” господствующего класса. Отношения власти у Фуко “не локализуются в отношениях между государством и гражданами”, для них характерна “непрерывность”, они “выражаются в бесчисленных точках столкновения и очагах нестабильности, каждый из которых несет в себе опасность… временного изменения соотношения сил”.
При этом особо важно, по мысли Фуко, то, что: а) власть производит знание; б) власть и знание непосредственно предполагают друг друга; в) нет ни отношения власти без соответствующего образования области знания, ни знания, которое не предполагает и вместе с тем не образует отношений власти. С точки зрения Фуко, “познающий субъект, познаваемые объекты и модальности познания представляют собой проявления этих фундаментальных импликаций отношения “власть — знание” и их исторических трансформаций… Полезное для власти или противящееся ей знание производится не деятельностью познающего субъекта, но властью — знанием, процессами и борьбой, пронизывающими и образующими это отношение, которое определяет формы и возможные области знания”. Результатом такого подхода выступает, по мысли Фуко, отказ (применительно к проблематизациям власти) от оппозиции “насилие — идеология”, от метафоры собственности, от модели познания, где главную роль исполняет “заинтересованный” или “незаинтересованный”, “корыстный” либо “бескорыстный” субъект.
“Реальная и нетелесная” душа, порожденная карательными практиками современного общества, есть “механизм, посредством которого отношения власти порождают возможное знание, а знание распространяет и укрепляет воздействия власти”. Как подчеркивает Фуко, из этой “реальности-денотата” были определенным образом отстроены соответствующие “области анализа (такие, как психика, субъективность, личность, сознание и т.п.)”; основываясь на ней, были возведены “научные методы и дискурсы”, предъявлены “моральные требования гуманизма”. При этом, согласно Фуко, “человек” не был замещен “душой”: “душа есть следствие и инструмент политической анатомии; душа — тюрьма тела”.
Исследуя процедуры пыток, длительное время характерные для следственных действий и публичных казней, Фуко отмечает, что пытка “обнаруживала истину и демонстрировала действие власти, обеспечивала связь письменного с устным, тайного с публичным, процедуры расследования с операцией признания”.
Как утверждает Фуко, отношение “истина — власть” остается “в центре всех карательных механизмов и сохраняется даже в современной уголовно-судебной практике — но совсем в другой форме и с совершенно иными последствиями”. Комментируя стремление идеологов Просвещения посредством осуждения особой жестокости публичных казней очертить “законную границу власти карать”, Фуко подчеркивает: “Человек … становится также человеком-мерой: не вещей, но власти”. Как “замечательное стратегическое совпадение” обозначается в “Н.иН.” то обстоятельство, что “прежде чем сформулировать принципы нового наказания, реформаторы ставили в упрек традиционному правосудию именно чрезмерность наказаний, но чрезмерность, которая связана больше с отсутствием правил, чем со злоупотреблением властью наказывать”.
Целью судебно-правовой реформы в этот период выступала, согласно Фуко, новая “экономия власти” наказывать, ее лучшее распределение, — “чтобы она не была ни чрезмерно сконцентрирована в нескольких привилегированных точках, ни слишком разделена между противостоящими друг другу инстанциями, но распределялась по однородным кругам, могла действовать повсюду и непрерывно, вплоть до мельчайшей частицы социального тела”.
Необходимо было “увеличить эффективность власти при снижении ее экономической и политической себестоимости”.
В целом, с точки зрения Фуко, содержанием судебно-уголовной реформы Нового времени явилось следующее: “сделать наказание и уголовное преследование противозаконностей упорядоченной регулярной функцией, сопротяженной с обществом; не наказывать меньше, но наказывать лучше; может быть, наказывать менее строго, но для того чтобы наказывать более равно, универсально и неизбежно; глубже внедрить власть наказывать в тело общества”. Реформа уголовного права, как фиксируется в “Н.иН.”, возникла на стыке борьбы со сверхвластью суверена и с инфравластью противозаконностей, право на которые завоевано или терпится”. Тем самым система уголовных наказаний стала рассматриваться как “механизм, призванный дифференцированно управлять противозаконностями, а не уничтожить их все”. Должна была сложиться ситуации, когда враг всего общества — преступник — участвует в применяемом к нему наказании.
>Уголовное наказание оказывалось в этом смысле “общественной функцией, сопротяженной со всем телом общества и с каждым его элементом”. Фуко формулирует несколько главных правил, на которых отныне основывалась “семиотическая техника власти наказывать”: 1) правило минимального количества: с идеей преступления связывалась идея скорее невыгоды, нежели выгоды; 2) правило достаточной идеальности: сердцевину наказания должно составлять не столько действительное ощущение боли, сколько идея боли — “боль” от идеи “боли”; 3) правило побочных эффектов: наказание должно оказывать наибольшее воздействие на тех, кто еще не совершил проступка; 4) правило абсолютной достоверности: мысль о всяком преступлении и ожидаемой от него выгоде должна быть необходимо и неразрывно связана с мыслью о наказании и его результате — законы должны быть абсолютно ясными и доступными каждому; 5)
правило общей истины: верификация преступлений должна подчиняться критериям, общим для всякой истины — отсюда, в частности, идея “презумпции невиновности” — научное доказательство, свидетельства органов чувств и здравый смысл в комплексе должны формировать “глубинное убеждение” судьи; 6)
правило оптимальной спецификации: необходима исчерпывающе ясная кодификация преступлений и наказаний — при конечной ее цели в виде индивидуализации (особо жесткое наказание рецедивистов как осуществивших намерения очевидно преступной собственной воли). Фуко обращает особое внимание на следующее: в начале 19 в. “… в течение очень краткого времени тюремное заключение стало основной формой наказания … различные формы тюремного заключения занимают почти все поле возможных наказаний между смертной казнью и штрафами”. Воспоследовавшая в процессе судебно-правовой реформы детализация жизни и быта заключенных в тюрьме означала технику исправления, направленную на формирование покорного субъекта, подчиненного власти, которая “постоянно отправляется вокруг него и над ним и которой он должен позволить автоматически действовать в себе самом”. (Речь, по мысли Фуко, уже не шла о восстановлении оступившегося “юридического субъекта общественного договора”.) Из трех способов организации “власти наказывать” — а) церемониале власти суверена с публичными пытками и казнями, б) определение и восстановление “оступившихся” субъектов как субъектов права посредством использования систем кодированных представлений и в) института тюрьмы — возобладал последний. (По оценке Фуко, было отдано предпочтение не “пытаемому телу”, не “душе и ее манипулируемым представлениям”, но “муштруемому телу”.) Начали доминировать техники принуждения индивидов, методы телесной муштры, оставляющей в поведении следы в виде привычек. Фуко задает вопросы: “Как принудительная, телесная, обособленная и тайная модель власти наказывать сменила репрезентативную, сценическую, означающую, публичную, коллективную модель? Почему физическое отправление наказания (не пытка) заменило — вместе с тюрьмой, служащей его институциональной опорой, — социальную игру знаков наказания и распространяющее их многословное празднество?” По мысли Фуко, в классический век произошло “открытие тела как объекта и мишени власти”. Но уже в 17—18 вв. общими формулами господства стали “дисциплины” — методы, делающие возможными детальнейший контроль над действиями тела, постоянное подчинение его сил, навязывание последним отношений послушания — полезности.
>Дисциплина /естественно Фуко имеет в виду и производственную дисциплину — А.Г./ продуцирует “послушные” тела: она увеличивает силы тела (с точки зрения экономической полезности) и уменьшает те же силы (с точки зрения политического послушания). Как пишет Фуко: “…въедливое изучение детали и одновременно политический учет мелочей, служащих для контроля над людьми и их использования, проходят через весь классический век, несут с собой целую совокупность техник, целый корпус методов и знания, описаний, рецептов и данных. И из этих пустяков, несомненно, родился человек современного гуманизма”. Прежде всего, согласно Фуко, дисциплина связана с “распределением индивидов в пространстве”. Используются следующие методы: а) отгораживание, при этом “клеточное” (“каждому индивиду отводится свое место, каждому месту — свой индивид”); б) функциональное размещение; в) организация пространства по рядам и т.д. Дисциплина устанавливает “контроль над деятельностью” посредством: а) распределения рабочего времени; б) детализации действий во времени; в) корреляции тела и жеста,— например, оптимальная поза ученика за партой; г) уяснения связи между телом и объектом действий,— например, оружейные приемы; д) исчерпывающего использования рабочего времени и т.д. Согласно Фуко, “посредством этой техники подчинения начинает образовываться новый объект… Становясь мишенью новых механизмов власти, тело подлежит новым формам познания.
Это скорее тело упражнения, чем умозрительной физики”. В рамках разработки указанных контролирующих и дисциплинирующих упражнений происходило освоение властью процедур суммирования и капитализации времени.
Как пишет Фуко, обнаруживаются: “линейное время, моменты которого присоединяются друг к другу и которое направлено к устойчивой конечной точке (время “эволюции”)”; “социальное время серийного, направленного и кумулятивного типа: открытие эволюции как “прогресса”… Макро- и микрофизика власти сделали возможным… органическое вхождение временного, единого, непрерывного, кумулятивного измерения в отправление контроля и практики подчинений”. Один из центральных выводов “Н.иН.” следующий: “Власть в иерархизированном надзоре дисциплин — не вещь, которой можно обладать, она не передается как свойство; она действует как механизм… Благодаря методам надзора “физика” власти — господство над телом — осуществляется по законам оптики и механики, по правилам игры пространств, линий… и не прибегает, по крайней мере в принципе, к чрезмерности, силе или насилию”. Искусство наказывать в режиме дисциплинарной власти, по мысли Фуко, не направлено на репрессию. Оно: 1) соотносит действия и успехи индивида с неким целым; 2) отличает индивидов друг от друга; 3) выстраивает их в иерархическом порядке; 4) устанавливает степень соответствия тому, что должно достигнуть; 5) определяет внешнюю границу ненормального. Оно нормализует.
Через дисциплины проявляется власть Нормы. Она, по Фуко, присоединилась к ранее существовавшим властям: Закона, Слова и Текста, Традиции.
Важнейшей формой осуществления дисциплин выступает экзамен — сочетание “надзирающей иерархии и нормализующей санкции”.
Он, в частности, “вводит индивидуальность в документальное поле”; “превращает каждого индивида в конкретный “случай”; “находится в центре процедур, образующих индивида как проявление и объект власти, как проявление и объект знания”. Фуко формулирует важный момент: в дисциплинарном режиме “индивидуализация” является нисходящей: чем более анонимной и функциональной становится власть, тем больше индивидуализируются те, над кем она отправляется.
В системе дисциплины ребенок индивидуализируется больше, чем взрослый, больной — больше, чем здоровый, сумасшедший и преступник — больше, чем нормальный и законопослушный. Если надо индивидуализировать здорового, нормального и законопослушного взрослого, всегда спрашивают: много ли осталось в нем от ребенка, какое тайное безумие несет в себе, какое серьезное преступление мечтал совершить. Как утверждает Фуко: “все науки, формы анализа и практики, имеющие в своем названии корень “психо”, происходят из этого исторического переворачивания процедур индивидуализации.
Момент перехода от историко-ритуальных механизмов формирования индивидуальности к научно-дисциплинарным механизмам, когда нормальное взяло верх над наследственным, а измерение — над статусом (заменив тем самым индивидуальность человека, которого помнят, индивидуальностью человека исчисляемого), момент, когда стали возможны науки о человеке, есть момент, когда были осуществлены новая технология власти и новая политическая анатомия тела”. (Вездесущность власти, согласно Фуко, проистекает не из того, что она охватывает все и вся, а фундирована тем, что она исходит отовсюду. Фуко отмечал: “Мне кажется, что под властью нужно понимать прежде всего множественность отношений силы, имманентных области, в которой они осуществляются и являющихся составной частью ее устройства…”. Много позже Фуко предложил отличать три аспекта власти: власть как стратегические игры между свободными людьми; власть как состояния господства — подчинения; власть как техники властвования, пронизывающие два указанных.) Идеи “Н.иН.” привлекли пристальное внимание современников: одной из наиболее глубоких попыток их анализа выступил раздел “Новый картограф” книги Делеза “Фуко” — см. “Фуко” (Делез).
А.А. Грицанов